Летун

– Да я уже и не обижаюсь, – неожиданно спокойно заявил Полухин. – И правда, пацанами были, да и столько лет прошло. И потом, не погиб же. Я даже тебе благодарен. Попытайся ты мне помочь, вдруг всё пошло бы иначе? Потонули бы оба, например. А так, видишь, провалился в эту чёртову щель – жив остался. Только принял меня этот мир неласково. Ты-то, видать, нормально устроился: сюртуки приличные носишь, в ресторациях обедаешь, с местными полицаями дружишь. А я попал сюда мальчишкой – испуганным, замёрзшим, только что едва не погибшим. И никому здесь ненужным. Берег реки, зима. Что за река, что за места? Ничего не понять. Добрёл до ближайшего жилья, мычу, слова выговорить не могу. Немой, спрашивают? А меня трясёт всего, подумали – соглашаюсь, мол, немой. Но народ в этих временах сердобольный живёт, пустили в хату, отогрели, накормили. Оставили жить, так и прикидывался немым да убогим. Потом рассмотрел, что попал в деревеньку где-то в средней полосе. Понял, какой год на дворе. У хозяина семеро по лавкам, самим жрать нечего, а тут ещё подкидыш. Дело шло к весне, через деревню цыгане табором шли. К ним прибился.

Андрей слушал. Чувствовалось, Полухину, столько лет скрывавшему, что он из другого времени, и, по сути, совсем из другого мира, хочется выговориться. Откровенничать он здесь ни с кем не мог, а тут такой случай. Между тем бывший друг продолжал:

– Да, пошатался я с цыганами по империи. С ними уже разговаривал, назвался именем, что первым в голову пришло – Федькой. Да им это без разницы было. Заставляли воровать по мелочи, ножом пользоваться от них научился. Но живой, сыт, одет – что ещё нужно? Больше года с ними бродил, но потом табор в Бессарабию собрался. Подумал, не с руки мне туда. Оторвался. Бродяжничал, мир познавал новый, как здесь и что устроено. А потом сюда попал, во Владимир. Мне тогда пятнадцать минуло, подумал, нужно остановиться. Дело себе найти. И нашёл.

– Дело-то кровавое. Ничего внутри не ёкает, Юра, когда людей убиваешь?

– Ты серьёзно, Андрюха? – удивился бывший друг. – Эти люди, они же все умерли давно! Их нет! Как это произошло – другой вопрос. Быть может, убиенный моей пулей приказчик в банке попал бы под колёса пролётки или умер от чахотки, не суть. Главное, история не изменилась. Я думал об этом – мы с тобой дожили до две тысячи тринадцатого года, там, возможно, остались далёкие потомки этих людей, но здесь и сейчас у меня развязаны руки!

Сосновцев пытался сосредоточиться, сообразить. Что-то в словах Полухина было заложено неправильное, хотя звучало вроде логично. Действительно, попробуйте всерьёз подумать обо всех этих «временных парадоксах» и «темпоральных петлях» – голова кругом! Но лишение человека жизни во все времена называлось «убийством» и считалось тяжелейшим преступлением. Грехом считалось тяжким, если это только не открытый бой с врагом за родную землю. Так понимал вопрос Андрей, но возразить не получалось. Может, мешал ствол, упёртый в спину, а может, застарелое чувство вины перед Полухиным.

– Нет, брат, врёшь, – продолжал Юрка. – Раз уж так получилось, то здесь я хочу пожить всласть. В нашем времени, ну что бы я делал? Окончил школу, отслужил армию, и пошёл бы вкалывать на завод или стройку. Или торговать на рынок, да какой из меня купец? А то – в бандиты, но, опять же, какие? Быком бы стал в мелкой шайке, пушечным мясом. Завалили бы на очередной «стрелке». Как там, кстати, жизнь в двадцать первом веке? Что нового?

– Мы с тобой в конце девяностых расстались, – сглотнув, ответил Андрей. – Жизнь потом спокойнее стала. Стрелять на улицах перестали, цены установились. А вообще, как ты и сказал. Я школу окончил, отслужил. Хотел художником стать, не получилось, сделался учителем. Пока тоже… не провалился.

– Моих видел? Как они, живы?

– Живы. Горевали здорово, тебя три дня искали, как положено…

– Ты им не сказал!?

– Нет. Я слёг с воспалением лёгких.

– Ты дважды струсил, дружище. За такое полагается прирезать тебя прямо сейчас. Это было бы справедливо. Но мы сделаем по-другому. Что ты там приволок такого из нашего времени, что немцы готовы платить золотом?

– Старый журнал в кармане оказался, а там схема реактивной артиллерийской установки «Катюша». Хотел нашим отдать…

– Ты меня удивляешь, Андрюха, – рассмеялся Юрка. – Наши, ваши, какая разница? Скоро тут начнёт твориться чёрти что: войны, революции. Я ждать всего этого не намерен. Нужно валить из Европы, но с хорошей денежкой в кармане. В конце концов, и во время мировой войны были тихие, благодатные уголки. Обе Америки, например. Я никогда не был в Бразилии, самое время мир посмотреть. Где журнал?

– Его нет у меня, – с лёгким злорадством ответил Сосновцев. – Статья в надёжных руках, скоро будет у русских оружейников.

– Вот как? Успел, значит. Ничего, кое-кто об этом пока не знает. И второе, я пообещал своим людям, что ты сам принесёшь мне ценные бумаги. В зубах принесёшь. И ты это сделаешь. Ватага должна видеть, что атаман всегда держит слово.

– Где ж я тебе возьму ещё один журнал за две тысячи седьмой год? – удивился Андрей.