Летун

Остен тоже вытер лоб и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Кажется, Ланнист в свое время похоронил в себе поэта. Может, оно и к лучшему, что похоронил, и все-таки хотелось бы, чтобы могила была поглубже и честный механик выражался бы не так витиевато. Пару минут назад, когда отец Остен как раз собирался проводить в ангар важных гостей из военного ведомства, ему буквально при всем честном народе доложили со слов ответственного механика, что мотор «Звезды Севера» «фыркает и фордыбачится». Пришлось раскланиваться перед важными гостями, уговаривать их посидеть пока на трибунах и уходить, ловя спиной не слишком уважительные взгляды и мысленно подсчитывая утекающие сквозь пальцы деньги. Нет чтобы сказать что-нибудь вроде «подготовка к запуску идет успешно, но пилот хотел бы уточнить некоторые детали лично с вами, отец Остен». Кто угодно догадался бы как следует подать неприятное известие – кто угодно, только не его ребята. Им главное, чтобы машина была в воздухе, а дальше – трава не расти.

Пока он спешил к ангару, Ланнист переменил свое мнение. Теперь мотор уже не «фыркал и фордыбачился», а хрюкал и повизгивал. Причем ухо отца Остена не различало никаких тревожных звуков. Мотор как мотор. Не искрит пока. Так в первый раз, что ли?!

Гораздо больше капризов мотора беспокоил отца Остена полосатый конус – измеритель силы ветра, поднятый высоко на мачте над летным полем. Если полчаса назад, когда Остен уходил из ангара, этот конус лишь слабо подпрыгивал и снова льнул к мачте, то теперь он залихватски выплясывал в вышине. Ветер пока что был «свежий», но набирал силу с каждой секундой, и Остен знал: не он один, видя эти ужимки и прыжки, вспоминает такой же ясный и ветреный день, когда «Малыш» внезапно клюнул носом, сорвался, Эспер не сумел выровнять его и мгновением позже оба – «Малыш» и его летчик – превратились в огромный погребальный костер, а потом в черный жирный пепел, оставив вдовами и «Лапочку», и молодую жену Эспера.

Остен стоял, засунув руки в карманы, ему не хотелось ни одним словом, ни одним движением выдавать сомнения, которые его сейчас одолевали. Может, это и к лучшему, что «Лапочка» сегодня раскапризничалась? Может, ну их всех в болото: и парад, и вояк с их деньгами – и умнее сейчас отступить, признать, что полеты небезопасны и не будут безопасными еще лет десять, если не больше. Пускай там «Бриз» с «Фортуной» потешают почтенную публику, а мы уйдем, пусть проигравшими, но достойно, опять на зимние квартиры, на гроши, подкинутые любопытствующими доброжелателями, полусумасшедшими патриотами, экстравагантными купцами. Уйдем, чтобы через десять – да пусть даже через двадцать! – лет выкатить на поле машину, которая не будет ни фыркать, ни фордыбачиться, ни хрюкать, ни визжать, а будет работать – без капризов, без неприятных сюрпризов будет ездить по воздуху, как по земле.

Он глянул на конус (все та же опасная свистопляска), на суетившихся вокруг «Лапочки» подручных Ланниста, потом перевел глаза на кабину пилота. И на Гая – второго коротышку в их команде (на три сантиметра выше Эспера и на пять килограммов тяжелее) – последнего, кто мог вписаться между штурвалом и огромным спиртовым баком, не утратив ни свободы движения, ни присутствия духа. Гай, не снимая огромных шоферских очков, помахал отцу Остену, показал на винт и выразительно крутанул кистью – давайте, мол, шеф, заводите.

«Они не поймут», – осознал вдруг Остен.

Что не простят – ладно, неважно, простят, никуда не денутся, слишком дисциплинированны и хорошо воспитаны, чтоб не простить. Но не поймут, даже если попытаются. Если сейчас он даст отбой, позволит «Бризу» и «Фортуне» безраздельно господствовать в небе, он потеряет не только деньги и внимание правительства – он потеряет всю команду и будет просто не с кем строить ту идеальную чудо-машину, которая сейчас предстала в его мечтах. Они, конечно, не уйдут из мастерской, такого давно не бывало, чтобы ученики уходили из мастерской, а эти не настолько безумны, чтобы пойти на открытое восстание. Нет, они просто опустят руки и будут терпеливо ждать, пока он сам под давлением «обстоятельств непреодолимой силы» объявит о закрытии Мастерской так же, как сейчас собирается объявить об отмене полета. Они еще слишком молоды. Да и случившееся с Эспером – не повод, чтобы остановиться и подумать, а только новый вызов. И если через минуту Гай, как и Эспер, взойдет на жертвенный костер, это только добавит им злости и азарта.

«Молодость, – подумал Остен. – Что ты с ней сделаешь?! Мало им того, что они унаследуют землю после нас, они полны решимости довести нас до ручки еще при жизни».

Вздохнув, он поманил рукой Ланниста:

– У нас ведь найдется в хозяйстве стальной трос?