Лев

Свободная и чистая жизнь зверей, которых я видел в засушливой саванне, всегда вызывала у меня удивительное чувство жадности, восторга, зависти и отчаяния. Казалось, я вновь обретал утерянный рай, который знал еще в незапамятные времена. Я стоял у райского порога. И ни разу не мог его переступить.

От встречи к встрече, от одной несбывшейся надежды к другой, во мне крепло желание, — разумеется, детское, но все более непреодолимое, — проникнуть в этот мир. Невинный и свежий, как в первые дни творения.

И вот, прежде чем вернуться в Европу, я решил посетить один из государственных парков Кении, этих заповедников, где строжайшие законы охраняют жизнь диких животных во всех ее проявлениях.

* * *

А сейчас они были передо мной.

И не настороженные или вспугнутые, не скученные страхом в стада, табуны или стаи в зависимости от вида, породы или семейства, а вперемешку, все вместе, уверенные в своей незыблемой безопасности близ водопоя, в мире между собой, с саванной и восходом солнца.

На расстоянии невозможно было оценить фацию их движений или гармонию окраски, но это расстояние не мешало мне видеть, что животные собрались здесь сотнями, что всевозможные породы отдыхали бок о бок и что в это мгновение своей жизни они не ведали страха и никуда не спешили.

Газели, антилопы, жирафы, гну, зебры, носороги, буйволы, слоны — все животные стояли или лениво передвигались, утоляя жажду, либо просто так, по своей прихоти.

Еще не жаркое солнце освещало сбоку снежные поля на вершине Килиманджаро. Утренний ветерок разгонял последние клочья тумана, и эта рассеянная дымка обволакивала водопои и пастбища, — где медленно двигались сотни морд и ноздрей, золотистые, темные или полосатые бока, изогнутые, прямые, заостренные или массивные рога, копыта и бивни, — создавая сказочный живой ковер, расстеленный у подножия великой африканской горы.

Сам не знаю, как и в какой момент я покинул веранду и пошел вперед. Я уже не принадлежал себе. Звери влекли меня в рай, существовавший до появления человека.

Я шел по тропинке по краю поляны вдоль длинной полосы деревьев и кустов. По мере приближения феерическое зрелище не исчезало, а становилось все реальнее и богаче.

Каждый шаг позволял мне лучше различить разнообразие пород, их красоту, изящество и силу. Я видел шкуры антилоп, устрашающие лбы буйволов, гранитные глыбы слонов.

Все продолжали щипать траву, обнюхивать воду или просто блуждали от кочки к кочке, от лужи к луже. А я все приближался. И они по-прежнему были передо мной, в своей безмятежности, в своем царстве, с каждым мгновением все материальнее и доступнее.

Я дошел до границ колючих кустарников. Оставалось только выйти из-под их укрытия, вступить на влажную сверкающую поляну и познать на их священной земле дружбу диких зверей.

Ничто уже не могло меня остановить. Разумная осторожность, инстинкт самосохранения — все отступило перед куда более могучим и темным стремлением, которое влекло меня к иному миру.

Наконец-то я мог в него проникнуть!

И как раз в этот миг какое-то внутреннее чувство остановило меня. Кто-то стоял совсем рядом и противился моему намерению. И это был не зверь. Я уже принадлежал их братству, их миру. Существо, которое я ощутил, — но каким органом чувств? — принадлежало к человеческой породе.

И тогда я услышал тихо произнесенные по-английски слова:

— Дальше вам нельзя.

Всего два-три шага отделяли меня от небольшого силуэта, который я разглядел в тени гигантского колючего кустарника. Человек и не думал прятаться, но поскольку он был в застиранном сером комбинезончике и держался неподвижно, прислонившись к стволу, то сливался с ним совершенно.

Передо мной стоял с непокрытой головой ребенок лет десяти. Черные волосы, подстриженные горшком, закрывали лоб. Лицо было круглым, очень загорелым и удивительно гладким. Большие карие глаза, казалось, меня не замечали: их немигающий пристальный взгляд был устремлен на животных.

Я почувствовал себя весьма неловко: ребенок захватил меня врасплох и уличил в еще большем ребячестве.

Я спросил, понизив голос:

— Туда нельзя? Запрещено?

Круглая головка коротко кивнула, но карие глаза продолжали следить за движением животных. Я снова спросил:

— Это точно?

— Кому же и знать, как не мне! Мой отец — директор заповедника.

— Понятно, — сказал я. — И он поручил своему сыну следить за соблюдением правил?

Наконец-то карие глаза удостоили меня взглядом. И впервые на загорелом лице появилось настоящее детское выражение.

— Вы ошибаетесь, — сказал ребенок в сером комбинезончике. — Я вовсе не мальчик, а девочка. И зовут меня Патриция.

II

Видно, Патриция не в первый раз удивляла так посетителей. Об этом говорила ее торжествующая хитрая улыбка.

В то же время, несомненно для большей убедительности, взгляд, улыбка, грациозный изгиб шеи, оживленные женским инстинктом, одинаково наивным и вечным, вернули ребяческому силуэту его истинную сущность.