Лев

Наверное, я нуждался в шоке подобного рода, чтобы обрести чувство реальности: передо мной действительно стояла маленькая девочка, совсем одна в этих зарослях, на восходе дня, и всего в нескольких шагах от диких животных.

Я спросил:

— А тебе разрешают уходить так далеко?

Патриций не ответила. Черты ее вновь стали неподвижными и серьезными, и она опять могла сойти за мальчишку. Она продолжала созерцать дикие стада, словно меня не было.

Теперь свет зари низвергался с высоты все более яркими потоками. Звериное население толпилось среди водных поверхностей, усеянных солнечными пятнами, — такое близкое и доступное!

Прежнее желание, которое привело меня сюда, овладело мной с новой силой. Неужели маленькая девочка в последний миг помешает моему счастью? Я сделал шаг вперед.

— Не ходите туда, — сказала Патриция, не поворачивая головы.

— А что? — спросил я. — Ты доложишь своему отцу, и он выгонит меня из заповедника?

— Я не ябеда! — сказала Патриция.

Взгляд ее выражал презрение. Вся оскорбленная гордость детства отразилась в ее глазах.

— Значит, ты боишься за меня? — снова спросил я.

— Вы уже взрослый и можете сами о себе позаботиться, — ответила Патриция. — И если с вами что случится, мне это безразлично.

Поразительно, как такое гладкое, свежее личико могло вдруг измениться! Оно стало холодным и равнодушным, чуть ли не жестоким. Этой девчурке и впрямь было наплевать, что со мной сделают копыта, бивни и рога животных. Она бы, не дрогнув, смотрела, как меня будут топтать и терзать.

— Но если так, зачем ты меня удержала? — спросил я.

— Разве трудно понять? — возразила Патриция.

Мое тугодумие начинало ее раздражать. В темных глазах сверкнули искры.

— Посмотрите сами, как животные спокойны и как им сейчас хорошо. Для них это самое лучшее время.

Не знаю, что на меня повлияло, — этот ранний час? Этот пейзаж? Удивительная сила внушения исходила от девочки. Временами казалось, что она обладает уверенностью и мудростью, которые не имеют ничего общего с ее возрастом и логикой разума. Она существовала как бы вне и за пределами человеческой повседневности.

— Я не хотел беспокоить животных, — сказал я. — Только мечтал побыть вместе с ними, быть как они.

— Вы их в самом деле любите? — спросила она.

— Да, мне кажется.

Большие темные глаза долгое время смотрели на меня. Затем доверчивая улыбка озарила ее поразительно изменчивое лицо.

— И мне так кажется, — сказала Патриция.

Трудно описать, какую радость доставили мне эта улыбка и эти слова. Я спросил:

— Значит, я могу пойти к ним?

— Нет, — ответила Патриция.

Кругло подстриженная головка на длинной нежной шее склонилась очень мягко, но решительно, подтверждая окончательный отказ.

— Но почему? — спросил я.

Патриция ответила не сразу. Она продолжала задумчиво меня разглядывать. И взгляд ее был очень дружелюбным. Но это было дружелюбие особого рода. Безучастное, строгое, полное грусти и жалости, неспособное мне помочь.

Я уже видел это странное выражение. Но где? И я вспомнил совсем маленькую обезьянку и крохотную газель, которые посетили меня в моей хижине. Ту же таинственную печаль я вновь увидел в темных глазах Патриции. Однако девчушка, по крайней мере, могла объясниться.

— Вы не нужны животным, — сказала наконец Патриция. — При вас они не смогут играть и забавляться. Мирно и свободно, как им хочется, как они привыкли.

— Но я их люблю, — сказал я. — И ты это знаешь.

— Это ничего не значит, — ответила Патриция. — Животные не для вас. Надо их знать, а вы не знаете… и не можете…

На мгновение она умолкла, подыскивая самые понятные слова, затем слегка пожала хрупкими плечами и сказала:

— Вы пришли слишком издалека и слишком поздно.

Патриция еще крепче прижалась к стволу большого тернистого дерева. Из-за своего серого комбинезона она казалась его частью.

Свет вторгался все решительнее в кустарник и заросли. Подлесок превращался в зыбкую золотистую сеть. Из всех убежищ выходили новые группы диких животных и спешили на водопой.

Чтобы не тревожить тех, кто уже был на месте, вновь прибывшие рассеивались по краям поляны. Некоторые подходили вплотную к растительному барьеру, за которым скрывались мы с Патрицией. Но даже они были теперь для меня так же запретны и недоступны, как если бы они паслись на снежных полях Килиманджаро, на границе неба, рассвета и земли.

«Слишком издалека… слишком поздно…» — сказала девочка.

И я ничего не мог противопоставить ее уверенности, ибо глаза ее были при этом такие же нежные, как у маленькой газели, и такие же мудрые, как у крохотной обезьянки.

Внезапно я почувствовал прикосновение Патриции и невольно вздрогнул, потому что ее рука приблизилась так неожиданно и неслышно, что не шелохнулась ни одна травинка. Макушка ее едва доходила мне до локтя, девочка была миниатюрной и до крайности хрупкой. Однако в ее потрескавшихся и жестких пальчиках, охвативших мою кисть, было желание защитить меня и утешить. И Патриция сказала, как бы награждая обиженного ребенка за послушание:

— Может быть, я потом сведу вас в другое место. Там вы будете довольны, я вам обещаю.