Лев

— Они рассказывают об охоте Ол'Калу, когда он был молодой, — шепнула Патриция, не оборачиваясь. — Это когти, клыки и грива льва, которого он убил.

— Теперь о чем? — спросил я немного спустя…

— Они окружили льва, — нетерпеливо ответила Патриция. — Дайте послушать!

Тогда Сибилла наклонилась ко мне и прошептала, не спуская глаз с напряженного личика дочери:

— Итак? Она согласна уехать?

— Я ничего не мог поделать, — ответил я так же тихо.

Лицо Сибиллы не дрогнуло. Она только машинально вынула из кармана и надела свои темные очки. Солнце, и правда, ослепительно сверкало над площадкой манийятты. Но теперь сквозь темные очки Сибилла могла наблюдать за Патрицией.

Девочка не обращала на нее никакого внимания. Она полностью слилась с окружающим, а праздник вокруг с каждым мгновением все больше приобретал характер безумства, массового исступления. Танец на площадке становился все быстрее, вереница танцоров рвалась все чаще. Их руки и ноги дергались, тела скручивались, бедра резко вихляли, колени и лодыжки сталкивались, плечи выворачивались, и животы то втягивались, то выпячивались, и это все быстрее, все судорожнее, со все большей амплитудой. Но поразительнее всего были их длинные черные шеи, сильные и гибкие; в безумном вывихивании всего тела они играли роль основной пружины. То втягивались совсем, то взлетали и замирали, как тонкие колонны, раскачивались во все стороны, изгибались по-змеиному, словно окрученные и лишенные позвонков, — словно жили отдельной жизнью, вели свой особый танец. И под кожей на шеях от криков и воплей вздувались узлы и вены.

Мужчины и женщины, сидящие вдоль стенок манийятты, подхватывали и умножали эти хриплые возгласы, и, хотя они не двигались с места, шеи у них тоже начинали оживать, вздрагивая, изгибаясь и раскачиваясь.

Воины вдруг подпрыгнули все разом, вздымая кинжалы и копья, потрясая щитами. Металл оружия зазвенел, ударяясь о толстые шкуры.

Я склонился к Буллиту, сидевшему передо мной, и спросил:

— Наверное, они представляют конец охоты? Смерть льва?

— Да, — ответил Буллит, не оборачиваясь.

Тут я заметил, что мускулы на его массивном затылке подрагивают. Я чувствовал, что у меня тоже судорожно сводит шею. Лихорадочное возбуждение масаев передавалось даже нам.

Взгляд мой упал на Патрицию. Прямо и напряженно сидела она на сдвинутых коленях. Лицо ее было спокойным и гладким, но губы очень быстро шевелились. Она беззвучно шептала слова, которые выкрикивали воины и повторяло все племя.

Только Сибилла, скрывшись за темными стеклами своих очков, не поддавалась зловещей магии этого сумасшествия. Правда, щеки молодой женщины запали и углы рта дергались, но это мне было уже знакомо. То были симптомы старой болезни, которая в последние дни, казалось, отступила. Я вспомнил все, что она мне говорила на веранде, подумал о ее ясном здоровом разуме. На миг мне захотелось напомнить ей ее же слова, чтобы она справилась со своими нервами. Но как ей было сейчас это сказать и как могла она услышать?

Хоровод все убыстрял свой беспорядочный рваный бег: в хриплом дыхании и глухом реве уже не оставалось ничего человеческого. Мокрые от пота груди и ребра судорожно вздымались. Копья, Кинжалы звенели о щиты. Шеи воинов походили на черных ящериц, охваченных спазмами бешенства.

Внезапно две, три, десять девочек разом сорвались со своих мест и образовали хоровод вокруг воинов, впавших в неистовство. И каждая, сотрясаясь всем телом от затылка до пальцев ног, повторяла судорожные движения воинов. Хрупкие суставы, узкие бедра, костлявые плечи вздрагивали, выворачивались, подскакивали, вторя мучительному дикому танцу молодых мужчин. Только на открытых в крике ртах девочек уже выступала пена, а глаза их были закрыты.

Ногти впились в мою ладонь, ногти Сибиллы. Она стояла. Слова бессвязно срывались с ее губ:

— Я думала, что справлюсь… Но нет… Это слишком… Эти маленькие… уже жены этих буйнопомешанных!.. — И она почти закричала: — Спросите, спросите у Джона!

— Это правда, — сказал Буллит, не оборачиваясь. — Но по-настоящему женаты только те, кто прошел испытание. У остальных наложницы.

Послышался голос Патриции — резкий, хриплый, неузнаваемый:

— Умоляю вас, замолчите! Сейчас самое главное. Мораны вернулись в манийятту с останками льва.

Две параллельные вереницы танцоров разворачивались и сворачивались.

— Посмотрите на малышку, — шепнула Сибилла. — Это ужасно!

Патриция по-прежнему стояла на коленях, но ее бедра, плечи и шея, — особенно шея, такая чистая и нежная, — начинали вздрагивать, изгибаться, выворачиваться!

— Джон! Джон! — звала Сибилла.

Буллит не ответил, потому что в это мгновение Ориунга, увлекая всех за собой, остановился перед ним и что-то закричал, потрясая копьем.

Я невольно повернулся к рейнджерам. Они опирались на свои ружья и хохотали.

Буллит вопросительно взглянул на Ваинану, который стоял рядом. Новый вождь племени повторил слова морана на суахили. Он говорил медленно и старательно. Сибилла поняла его слова.

— Джон! — крикнула она. — Он просит Патрицию себе в жены!