Лев

Буллит не спеша поднялся. Он обнял Сибиллу за плечи и очень тихо, ласково сказал:

— Не пугайся, дорогая. Это вовсе не оскорбительно. Наоборот, большая честь. Ориунга у них самый красивый моран.

— И что ты ему ответишь? — спросила Сибилла, с трудом шевеля побелевшими губами.

— Что он еще не мужчина, а потом видно будет. А поскольку они уйдут из заповедника в конце недели…

Он повернулся к Ваинане, заговорил с ним на суахили, и тот перевел его слова Ориунге.

Сибиллу трясло, несмотря на удушающую жару.

Она сказала Патриции прерывающимся, почти истерическим голосом:

— Поднимись же, встань! Не стой перед ним на коленях…

Патриция повиновалась. Черты ее лица были безмятежны, но глаза настороже. Она ждала чего-то еще.

Ориунга уставился на нее безумным взглядом, сорвал с головы львиную гриву, высоко воздел ее на острие копья и прокричал, обратив лицо к нему, какое-то яростное заклятье. Затем шея его втянулась, вытянулась, изогнулась волной, позвонок за позвонком, и, расслабив, словно бескостные, руки и ноги, выворачивая суставы и вихляя бедрами, он снова повел за собой хоровод. Другие воины последовали за ним, вывихивая тела в том же ритме. Прижимаясь к ним, двинулись девочки с пеной на губах, повторяя все их конвульсии.

Патриция шагнула за ними. Сибилла вцепилась в нее обеими руками.

— Уйдем отсюда, Джон, немедленно! — крикнула молодая женщина. — Мне сейчас будет плохо.

— Хорошо, дорогая, — сказал Буллит. — Но я должен еще немного задержаться. Иначе я нанесу им оскорбление. А у них свое достоинство.

На этот раз в его голосе не было никакой иронии. Слово прозвучало недвусмысленно.

— Прошу вас, — обратился ко мне Буллит, — проводить Сибиллу и малышку. Рейнджер вас довезет, а потом пригонит «лендровер» обратно.

Мы были уже далеко от манийятты, но все еще слышали гул празднества. Он еще больше подчеркивал молчание, царившее в машине. Чтобы прервать его, я спросил Патрицию:

— Праздник продлится еще долго?

— Весь день и всю ночь, — ответила Патриция.

Сибилла держала дочь на коленях и жадно вдыхала воздух, как после обморока. Она склонилась к стриженой круглой головке и спросила Патрицию:

— Что прокричал этот моран под конец?

— Я не поняла, да и что нам до этого, мамочка! — ласково сказала Патриция.

Я был уверен, что она солгала, и, кажется, догадывался, почему.

XIV

Я увидел Патрицию только на следующий день. И утро уже подходило к концу, когда она появилась в моей хижине. На сей раз с ней не было ни маленькой газели, ни обезьянки. И она не говорила в этот день о животных. На ее маленьких походных туфельках не было ни капли грязи или глины, а на ее застиранном комбинезончике бледно-голубого цвета ни единого пятнышка, ни одной морщинки.

— Я все время была с мамой, — сразу сказала Патриция, словно ей нужно было извиниться за то, что она меня забросила. — Мы делали уроки и о многом говорили. Ей теперь лучше, гораздо лучше.

Лицо Патриции было спокойным, умиротворенным, совсем детское и очень нежное. Она улыбнулась мне своей самой очаровательной лукавой улыбкой и сказала:

— Мама позволила мне позавтракать с вами.

— Великолепно! — сказал я. — Но у меня кет ничего горячего.

— Я на это и рассчитывала, — сказала девочка. — Мы позавтракаем быстрее.

— Ты торопишься? — спросил я.

Не ответив на мой вопрос, она воскликнула:

— Я сама все сделаю! Где у вас что?

В кухне хижины нашлись галеты, банки с сардинами и говядиной, масло и засохший сыр. Патриция, сдвинув брови и высунув кончик языка, перемешала что можно, полила горчицей и всякими соусами и расставила все на столе на веранде. Личико у нее было серьезное и счастливое.

Мы уже заканчивали еду, когда Бого появился, чтобы приготовить мне завтрак. С ним был Кихоро.

— Очень хорошо, — сказала Патриция. — Мы едем.

— Куда? — спросил я.

— К дереву Кинга, — ответила Патриция.

— Так рано?

— Кто может знать, — сказала Патриция.

Ее большие темные глаза смотрели на меня пристально, и в них было уже знакомое мне наивное и упрямое выражение, означавшее, что спрашивать у нее объяснений бессмысленно и бесполезно.

Мы поехали по обычному маршруту: по большой дороге, затем по тропе, которая вела к месту свиданий девочки и льва. Бого, как обычно, остановил машину на этой тропе, вскоре после поворота. И, как обычно, Кихоро сделал вид, что остается вместе с ним. Дальше мы двинулись с Патрицией одни, не произнося ни слова. И так же молча дошли до большого колючего дерева с длинными, раскинутыми зонтом ветвями.

Кинга под ним не было.

— Вот видишь, — сказал я девочке.

— Мне все равно, — сказала Патриция. — Лучше подождать здесь.

Она растянулась у подножия дерева.

— Как хорошо! — вздохнула она. — Как вкусно пахнет!..

Я не знал, о чем она говорит, — о сухих ли, чуть горьковатых ароматах зарослей или о неощутимом для меня запахе, который оставил на траве огромный лев.

— Да, здесь прекрасно, — пробормотала Патриция.

Казалось, она готова ждать до бесконечности. Уверенная, что дождется.

Красивая антилопа приблизилась беспечными длинными скачками, увидела нас под деревом, сделала невероятный прыжок — и умчалась галопом.