Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

Предо Львом стоял весьма пожилой человек небольшого роста; его ничем не примечательное морщинистое лицо обрамляли редкие седеющие волосы. Одежда Гейзериха была самой простой, и решительно ничто не выдавало в нем могущественного короля победоносного народа. Едва он сделал несколько шагов, как стало заметно, что правитель заметно прихрамывает (хромота явилась следствием неудачного падения с лошади в юности). Но было видно, что сей невзрачный человек пользовался величайшим уважением собственных воинов. Еще бы! В то время, когда рушились города и царства по всему миру, исчезали с лика земного целые народы, король неизменно вел своих подданных от одной победы к другой. Несогласных рядом с собой Гейзерих не терпел, наказание для тех, на кого легла только тень подозрения в измене, было одно — смерть, "…скрытный, немногоречивый, презиравший роскошь, бурный в гневе, жадный до богатства, крайне дальновидный, когда надо было возмутить племена, готовый сеять семена раздора и возбуждать ненависть", — такую характеристику Гейзериху дал готский историк Иордан.

— Пока что я вижу закрытые врата, а для гостей их принято распахивать во всю ширь. — Гейзерих решил, что достаточно много сделал для Великого понтифика и пора бы что-то получить взамен.

— Прежде нужно выяснить, что привело тебя, доблестный Гейзерих, к стенам этого несчастного города? Возможно, римляне смогут тебе дать все, что потребуется. Каковы твои цели, желания?

— Жажда справедливости, — произнес немногословный Гейзерих, но ясности его ответ не добавил.

— Разве справедливость можно добыть только мечом? Как я понимаю, ты желаешь наказать великое множество людей, которые ничем не заслужили твоего гнева. Ведь жители Рима даже не имели возможности провиниться перед тобой, а многие впервые видят вандалов и твоих африканских союзников. Расскажи, в чем причина твоего недовольства?

— Прежний император обещал выдать дочь Евдокию за моего сына Гунериха и нарушил данное слово.

— Смерть помешала Валентиниану исполнить обещание, — печально промолвил Лев. — Он пал по воле Петрония Максима, который занял трон.

— Разве достоин жалости народ, убивающий своих вождей?

— Увы… Человек слаб, а соблазнов слишком много. И власть — самый великий из них. Но позволь римлянам самим совершать ошибки и раскаиваться в них. Иные упорствующие в грехах умрут без раскаянья, но пусть проживут время, отпущенное Господом для того, чтобы очистить душу.

— Я бы не возмущался, если б вы, римляне, перебили вместе с правителем и друг друга, — признался король вандалов, — но обещания, данные императором, должны исполняться — даже если его нет среди живых. — Голос вандала наполнился справедливым возмущением.

И все же Великий понтифик заподозрил, что возмущение собеседника было не вполне искренним:

— Ни одна женщина мира не стоит рек крови, которые ты собираешься пролить. Ведь это будет не только кровь врагов, но и твоих соплеменников, и она соединится в общий поток скорби и страданий. Понимаю, тебе неприятно, что обещание не исполнено, но война никому не принесет благо — даже победителю. Жаркие битвы разрушают и уничтожают и людей, и их души, и творения их рук, а мир создает все, что имеет ценность.

— Кровь смоет позор с моей семьи и накажет клятвоотступников.

— В Риме не осталось тех, кто тебя обманул; нет их среди живых, и кровь невинных тяжким камнем падет на твою душу. А женщина… Сын короля может взять в жены любую другую красавицу. Если Гунериху по-прежнему необходима Евдокия, то можно сегодня же спросить согласия на брак у нее и попросить благословения у императрицы.

Странное дело! Гейзерих, приведший к стенам Рима сильнейшее войско, был вынужден оправдываться перед вставшим на его пути человеком, руки которого никогда не поднимали оружия на ему подобного. Вандалу почему-то хотелось пойти навстречу этому человеку:

— Ты прав, римлянин, эту женщину мы можем получить без войны. К стенам твоего города вандалы пришли не только из-за нее. Нас пригласила императрица Евдоксия.

— Разве такое возможно?! — удивился Великий понтифик.

— Возьми письмо императрицы, если сомневаешься в правдивости короля вандалов. — Гейзерих протянул Льву пергамент, бывший при нем.

— Это послание — вопль отчаявшейся, обиженной женщины, — высказал свое мнение Великий понтифик. — Она жестоко потерпела от мужчины, наделенного высшей властью, и не нашла защиты вокруг себя. Думаю, как только гонец отправился в Карфаген, Евдоксия поняла, что сотворила огромную беду, и множество раз пожалела о содеянном. Я близко знаком с императрицей и уверен, что она не желала причинить вред своему отечеству.

— Она позвала спасти себя и дочерей, и я пришел, — заметил Гейзерих. — Разве способен мужчина понять, тем более который находится на огромном расстоянии, что творится в потаенных уголках женской души?

— Тот, от которого просила спасти Евдоксия, больше не может причинить ей вреда. Его убили сами римляне, как только твои корабли вошли в Тибр.

— Этого бы не случилось, если б вандалы не откликнулись на просьбу императрицы, — заметил Гейзерих.