Я наблюдал муравьёв. Они ползли по дереву – вверх и вниз. Я не знаю, что они могли там брать? Но только у тех, которые ползут вверх, брюшко маленькое, обыкновенное, а у тех, которые спускаются, толстое, тяжёлое. Видимо, они набирали что-то внутрь себя. И так он ползёт, только свою дорожку знает. По дереву – неровности, наросты, он их обходит и ползёт дальше… На старости мне как-то особенно удивительно, когда я так смотрю на муравьёв, на деревья. И что перед этим значат все аэропланы! Так это всё грубо, аляповато!.. [1]
Ходил гулять. Чудное осеннее утро, тихо, тепло, зеленя, запах листа. И люди вместо этой чудной природы, с полями, лесами, водой, птицами, зверями, устраивают себе в городах другую, искусственную природу, с заводскими трубами, дворцами, локомобилями, фонографами… Ужасно, и никак не поправишь… [2]
Природа лучше человека. В ней нет раздвоения, она всегда последовательна. Её следует везде любить, ибо она везде прекрасна и везде и всегда трудится. (…)
Человек, однако, всё умеет испортить, и Руссо
Надо видеть и понять, что такое правда и красота, и в прах разлетится всё, что вы говорите и думаете, все ваши желанья счастья и за меня, и за себя. Счастье – это быть с природой, видеть её, говорить с ней. [4]
Разрушаем миллионы цветков, чтобы воздвигать дворцы, театры с электрическим освещением, а один цвет репья дороже тысяч дворцов. [5]
Я сорвал цветок и бросил. Их так много, что не жалко. Мы не ценим этой неподражаемой красоты живых существ и губим их, не жалея – не только растения, но животных, людей. Их так много. Культура – цивилизация есть не что иное, как загубление этих красот и заменение их. Чем же? Трактиром, театром… [6]
Вместо того, чтобы учиться жить любовной жизнью, люди учатся летать. Летают очень скверно, но перестают учиться жизни любовной, только бы выучиться кое-как летать. Это всё равно, как если бы птицы перестали летать и учились бы бегать или строить велосипеды и ездить на них. [7]
Только кажется, что человечество занято торговлей, договорами, войнами, науками, искусствами; одно дело только для него важно и одно только дело оно делает – оно уясняет себе те нравственные законы, которыми оно живёт. И это уяснение нравственного закона есть не только главное, но единственное дело всего человечества. [8]
Мы ясно видим изменения, совершающиеся в области вещественной жизни: ездили и возили гужом, – теперь паром, жгли лучину, сало, – теперь газ, электричество; но мы не видим таких же изменений в духовном мире людей. А эти изменения – самые важные. [9]
Увеличение потребностей не есть усовершенствование, как это часто думают, напротив: чем больше ограничил человек свои потребности, тем больше в нём сознания своего человеческого достоинства, тем он свободнее, мужественнее и, главное, способнее служить богу и людям. [10]
Одно из необходимых условий наступления Царства Божия, соединяющее людей, есть прогресс материальный – средств общения. Прогресс этот совершался и совершается, но люди увлеклись им и вообразили себе, что средство есть цель. Вроде того, как если бы люди всё пахали одну и ту же землю и не сеяли. Для того, чтобы прогресс материальный принёс свои плоды, нужно, чтобы был прогресс духовный, прогресс любви.
(…) Для этого надо только не быть скотом, покорным рабом или озлобленным зверем – только быть человеком.
А мы хотим, не будучи человеком, иметь человеческую жизнь. В этом недоразумение. [11]
Нет сомнения в том, что никогда не было в истории подобного материального успеха, т. е. овладевания силами природы, как тот, который достигнут в 19 веке. Но нет сомнения и в том, что никогда в истории не было примера такой безнравственной жизни, свободной от каких-либо сдерживающих животные стремления человека сил, как та, которою живёт, всё больше и больше оскотиниваясь, наше христианское человечество. Успех материальный, до которого достигли люди 19 века, действительно велик; но успех этот куплен и покупается таким пренебрежением к самым элементарным требованиям нравственности, до которого ещё никогда не доходило человечество… [12]