Левиафан

Говорили о жаре, о завтрашнем прибытии в Аден, о драгоценных камнях. Мы с Фандориным-сан сравнивали достоинства японской и английской гимнастик. Я мог позволить себе быть снисходительным, так как превосходство Востока над Западом в этой сфере очевидно. Все дело в том, что у них физические упражнения — это sport, игра, а у нас — Путь к духовному самоусовершенствованию. Именно к духовному, потому что физическое совершенство не имеет значения и тащится следом само по себе, словно железнодорожный состав за паровозом. Надо сказать, что русский очень интересуется спортом и даже что-то слышал о боевых школах Японии и Китая. Сегодня утром я медитировал на шлюпочной палубе раньше обычного и видел там Фандорина-сан. Мы только обменялись поклонами, но в разговор не вступали, потому что каждый был занят своим делом: я омывал душу светом нового дня, он же, одетый в гимнастическое трико, приседал, отжимался поочередно на каждой руке и долго поднимал гири, по виду очень тяжелые.

Общий интерес к гимнастике сделал нашу вечернюю беседу непринужденной, я чувствовал себя раскованней, чем обычно. Рассказывал русскому о дзюдзюцу. Он слушал с неослабным вниманием.

Примерно в половине девятого (я не заметил точное время) Клебер-сан, уже допившая чай и съевшая два пирожных, пожаловалась на головокружение. Я сказал, что это бывает с беременными при переедании. Мои слова она почему-то восприняла с явной обидой, а я спохватился, что сболтнул лишнее. Сколько раз зарекался не раскрывать рта. Учили ведь меня мудрые воспитатели: когда оказался в чужой компании, сиди, слушай, приятно улыбайся и время от времени кивай головой — прослывешь воспитанным человеком и уж во всяком случае не скажешь ничего глупого. Хорош «офицер», сующийся с медицинскими советами!

Ренье-сан тут же вскочил и вызвался проводить даму до каюты. Этот человек вообще очень предупредителен, а к Клебер-сан особенно. Он единственный, кому она еще не надоела своими беспрестанными капризами. Блюдет честь мундира, молодец.

Когда они вышли, мужчины перебрались в кресла и закурили. Корабельный врач-итальянец и его жена-англичанка отправились к какому-то пациенту, а я пытался втолковать официанту, что в мой омлет к завтраку не нужно класть ни бекон, ни ветчину. Могли бы уже привыкнуть, за столько-то дней.

Прошло, наверное, минуты две, и вдруг мы услышали пронзительный женский крик.

Во-первых, я не сразу понял, что это кричит Клебер-сан. Во-вторых, не сообразил, что истошное «Оскур! Оскур!» означает «Au secours! Au secours!».[9]

Но это не оправдывает моего поведения. Я проявил себя позорно, позорно. Я недостоен звания самурая!

Но по порядку.

Первым к двери бросился Фандорин-сан, за ним полицейский комиссар, потом Милфорд-Стоукс-сан и Свитчайлд-сан, а я все торчал на месте. Они, конечно, все решили, что в японской армии служат жалкие трусы! На самом же деле я просто не сразу понял, что происходит.

Когда до меня дошло, было поздно — я прибежал к месту происшествия последним, даже отстал от Стамп-сан.

Каюта Клебер-сан находится совсем недалеко от салона — пятая направо по коридору.

Из-за спин тех, кто прибежал раньше, я увидел невероятную картину. Дверь каюты была нараспашку. Клебер-сан жалобно стонала, лежа на полу, а на ней громоздилось что-то черное, лоснящееся, неподвижное. Я не сразу понял, что это огромного роста негр. Он был в белых холщовых штанах. Из затылка у негра торчала рукоятка морского кортика. По положению тела я сразу понял, что негр мертв. Такой удар, нанесенный в основание черепа, требует большой силы и точности, но зато убивает молниеносно, наверняка.

Клебер-сан тщетно барахталась, пытаясь выбраться из-под придавившей ее тяжелой туши. Рядом метался лейтенант Ренье. Лицо у него было белее воротничка рубашки. Ножны висевшего на боку кортика пусты. Лейтенант совсем потерялся — то бросался стаскивать с беременной женщины неприятную ношу, то оборачивался к нам и сбивчиво начинал объяснять комиссару, что произошло.

Фандорин-сан единственный из всех не утратил хладнокровия. Он без видимого усилия приподнял и оттащил в сторону тяжелый труп (я сразу вспомнил гимнастику с гирями), помог Клебер-сан сесть в кресло и дал ей воды. Тут очнулся и я — подошел к ней и наскоро проверил: ни ран, ни ушибов, кажется, нет. Есть ли внутренние повреждения, станет ясно позднее. Все были так возбуждены, что проведенный мной осмотр никого не удивил. Белые уверены, что все азиаты немножко шаманы и владеют искусством врачевания. Пульс у Клебер-сан был 95, что вполне объяснимо.

Она и Ренье-сан, перебивая друг друга, рассказали следующее.

Лейтенант:

Он довел Клебер-сан до каюты, пожелал приятного вечера и распрощался. Однако не успел отойти и на два шага, как услышал ее отчаянный крик.

Клебер-сан:

Она вошла, зажгла электрическую лампу и увидела возле туалетного столика гигантского черного человека, державшего в руках ее коралловые бусы (эти бусы я, действительно, потом видел на полу). Негр молча бросился на нее, повалил на пол и схватил своими огромными ручищами за горло. Она закричала.