Лягушонок на асфальте (сборник)

бровь поблескивает. В губах негритянская припухлость.

Рассердился. Восхищен Тамарой, а сам же внушал семье ненависть к ней.

В комнату, прихрамывая, быстро вошла Устя. Она несла на противне пирог.

Из разрывов в поджаристой корочке попыхивало паром. Она испекла пирог из

моченой горбуши. Специально берегла к возвращению сына. И пирог, должно

быть, получился хороший, да вот горе, пока собиралась вынимать, корочку

прорвал сок и весь убежал. И хотя Устя досадовала на то, что вовремя не

выхватила пирог из духовки, это не убавило ее радости. Камаеву казалось, вся

она - от скособоченных туфель до шелковой косынки - сияет и потому, наверно,

миловидна, несмотря на слишком великие скулы, на широкую расщелину между

верхними зубами, на конопатость.

- Отец, попробуй. Ох, промахнулась нынче.

- Лучшего, зима-лето, пирога по всей России не найдешь.

- Д’ну тебя. Смеешься. - Довольнехонькая Устя шмыгнула носом и

примостила противень на деревянную пластину, столкнув с нее нарезанный

хлеб. - Родные мои, кушайте.

Прежде чем сесть, Устя жадно, с чмоканьем и постаныванием, поцеловала

сына. Его голова безвольно пошатывалась в ее руках.

Вячеслав ничем не отозвался на ласку матери. И едва она, все еще

трепещущая от счастья, опустилась на стул, Вячеслав отчуждающим движением

наладил зачесы на висках и похлопал Тамару по обвитому золотой цепочкой

запястью, будто просил не сердиться на несдержанность матери, дескать, детям

положено безропотно сносить обожание родителей.

- Со свиданием, сынок.

Устя потянулась рюмкой к рюмке Вячеслава. Камаеву не хотелось

подниматься. Подумал: сын ведет себя по-мужски, а он, отец, придирчиво

настроился против него.

Камаев стукнул донцем стакана о верх рюмки, дабы напомнить сыну, кто в

их семье глава и опора. Тамара потянулась чокнуться с Камаевым, но он резко

отдернул стакан и наливка плеснулась на скатерть. Накалывая на вилку

помидор, он заметил в глазах Тамары слезы.

«И так никудышная встреча получилась, тут еще она портит компанию», -

подумал Камаев, стараясь подавить жалость к Тамаре.

В знак протеста Вячеслав вылил свою водку в кадушку с лимонным

деревцем. Он включил радиолу, пригласил Тамару танцевать. Непринужденно

поддерживая ее за спину, с подскоком кружил по комнате. Подол платья

шуршал, а задевая выпуклый низ полированной горки, вызывал скрипично-

тонкий посвист. Лицо Тамары переменилось: будто из глухой тени она вышла на

открытое солнце. Из-под ее руки вырвало конец шарфа, он порхал, хлопал,

мерцал.

Устя восторженно смеялась и толкала локтем Камаева.

То ли так подействовала музыка, что лунная дорожка на пруду, а возможно,

вопреки собственной настроенности, он залюбовался Тамарой и сыном. Камаев

загрустил о том, что не было в его молодости ни красивых девушек, ни лунной

музыки, ни завидной одежды. Семнадцати лет начал скитаться по городам. Да

не один, с Устей, которую он, «голодранец несчастный», выкрал из семьи

кулаков Дедехиных. Жили в вагончиках, камышовых шалашах, в сараях из

ржавых, мазутных, гнилых шпал. Недоедания, поножовщина, пьянство,

лохмотья, насекомые. С горем пополам добрались до Железнодольска. Здесь и

осели. Верно, сперва пришлось жить в палатках. Потом бригаде плотников,

работавшей на площадке, где возводились домны, начальник строительства

разрешил сколотить барак. Среди счастливцев был и Камаев. Новоселье

справили, открывши настежь дверь, чтобы мог поздравить сосед соседа. Вскоре

Устя родила двойняшек: девочку и мальчика. Они погибли четырех лет от роду,

заскочив на салазках под грузовик. Устя, потрясенная гибелью детей, стала

заговариваться, ее поместили в нервное отделение заводской больницы.

Незадолго до этого горя Камаев устроился горновым. Стараясь забыться, часто

оставался возле домны на другую смену. Редко выдавалась свободная минута:

меняли сгоревшие фурмы, закрывая летку, мучились с паровой пушкой, которая

часто отказывалась перекачивать глину из цилиндра в цилиндр, выворачивали

ломами чугунный источающий огненные ручьи скрап, отогревали печками-

саламандрами перемерзающие водопроводные трубы. Домой приходил

изнуренный до крайнего бездумья, но спал тревожно, пробуждаясь оттого, что

видел, как при нем, стоящем возле кучи песка, захлестывает белой

жаропышущей лавой его детишек - Любочку и Андрейку, сидящих на санках.

Пронятый покорностью голос Тамары возвратил Камаева к яви:

- Сергей Филиппыч, приглашаю на танго.

Как в тумане он полез из-за стола.

- Почему не на этот, ну?.. Твист, во! Иль как? На шейк? На летку-еньку иль

на лётку-ёнку? Ну, почему не на поп-музыку?

- Мудрено, пап, сразу перескочить из феодализма в авангард, - улыбчиво

сказал ему Вячеслав.

- Человек - существо перевертливое.

- Тряхни-ка стариной, отец! - приказала Ксения.

Приноравливаясь к ритму танго, боясь ободрать кирзовыми сапогами туфли

Тамары, Камаев было повел ее в узком проходе между шифоньером и столом, но

внезапно даже для самого себя остановился и досадливо поморщился:

шершавая, черствая, словно кокс, ладонь пристала к гладкому эмалево-зеленому

Тамариному платью и, отделяясь от спины, рвала ворсинки.

Шутливым толчком плеча Леонид отстранил Камаева от Тамары, подхватил