Лягушонок на асфальте (сборник)

ее, двигаясь назад плавным, длинным, припадающим шагом, повлек за собой.

Он был ниже Тамары, задрал подбородок для осанки. При своей ранней лысине,

в куртке из вельвета с почти вытершимся рубчиком, в пузыристых брюках с

пятнами масла, он казался бы жалким рядом с Тамарой, если бы в ямке на его

щеке не брезжила ухмылочка, что он осознает свою неказистость и танцует

лишь для того, чтобы потешить присутствующих и самого себя.

Едва закончилось танго, Тамара, потупившись и ни к кому не обращаясь,

пролепетала «до свидания» и пошла из комнаты.

Камаев скручивал кисти скатерти. Хотя он и не смотрел на уходящую

Тамару, видел ее так четко, будто провожал взглядом: она взмывала из стального

стука высоких каблуков.

- Мама, Ксень, дядь Лень, я провожу Тамару? Ладно? - спросил Вячеслав.

- Проводи, проводи. Она далеко живет. На двадцать две ступеньки ниже.

- Не в ступеньках дело, Сергей, - одернула мужа Устя. - Мы подождем,

Славик.

«Началаа, зима-лето, поважать Славку, - подумал Камаев. - Ишь, как ласково

отпустила. У самой небось плач к горлу подступает. Ждала-ждала, наглядеться

не успела, а он в первый же день побежал миловаться. Копейка цена материной

и отцовой тоске».

- Теперь солдата на рассвете жди, - сказал, позевывая, Леонид. - Подадимся,

супружница, восвояси.

- И не выпили как следует, - промолвила жалобно Устя.

- Какая при Ксеньке выпивка? Все равно что езда с ограничителем.

- Уважь, дочь, пусть выпьет.

- Нет и нет. Ты пьешь да только краснеешь и сроду не качнешься. Леонид

куреанок: раз - и сварился.

Возмущенный Камаев налил в стакан водки, залпом выпил.

- Сын вернулся. Плясать надо! - сказала Ксения. - У парня организм гудит.

Так уж, думаешь, женится на ней. Сгонит кровь... У них не как у нас. Чего мы не

смели, им как воды напиться. Хоть ты голову расшиби, им нашего не внушить.

Укорачивай не укорачивай - пустой укорот. Создалось, и катится, и ничего не

сделаешь.

- Хватит ораторствовать, дочь. Вещунья выискалась. Леонид, ты прищеми

Ксеньке язык. По-капитулянтски высказалась. Про бессовестность разве так

судят? Ых, зима-лето!

3

Камаев не надеялся, что Вячеслав быстро вернется, но решил не

откладывать с ним разговор и лег на диване в детской комнате. Подтолкнул под

затылок ладонь.

Дверь на балкон была открыта, ветер пошатывал сетчатую занавеску, ее

тенью накрывалом л а д ш е н ь к о г о - так Устя и Камаев называли между

собой последыша Васю.

Вася лежал голенький, одеяло в ногах. И что за человек?! Младенцем, как ни

увязывали, распеленывался. Распеленается, с тем и уснет. Чуть подрос - одеялом

стали укрывать, с того времени и спит голенький. Сегодня лег совсем недавно, а

уж сбрыкал одеяло.

Камаев укрыл Васю и подумал, что и этот сын, повзрослев, тоже

превратится в парня, для которого какая-нибудь девка-гулена будет роднее

родителей.

Вася вдруг заерзал и крикнул:

- Ширну-мырну, где вымырну?

Вчера вечером, когда купались на Соленом озере, Вася подплыл к нему

веселыми саженками.

- Лешки Темкина отец - вредина. Он на своего отца говорит: «Навязался ты

на мою шею, старый кочан». И еще он говорит дедушке Герасиму: «Больно

много сладкого лопаешь».

Камаев улыбнулся. Славный Вася мальчуган. Задержать бы его подольше в

детстве... Неужели, когда он вырастет, люди не станут сознательней?

Вскоре в спальню вошел Вячеслав. Он огляделся и заметил, что отец не

спит. Не осмеливался заговорить, мучительно покачивал туловищем. За этой

маетой Камаев угадывал растерянность, мольбу, отчаянную решимость и сейчас

объяснял поведение Вячеслава не черствостью, а тем сложным чувством,

которое сын уже нес в себе до его прихода: Устя, нет сомнения, рассказала, как

он относится к Тамаре. Да, да, он настроен непримиримо, не сможет не быть с

нею непримиримым.

- Что случилось, папа?

- С тех пор целая эпоха прошла

- Эпоха кого, чего?

- Раньше она была девчонкой.

- Женщина - страшно, что ль?

- Для тебя страною. И для меня, поскольку я тебе не чужой.

- Тамара не изменилась.

- Не глупи.

- Изменилась, верно. Она все просматривает через то, что у нее дочь.

Благородное изменение, пап! Золото платиной не испортишь.

- Веками у нас в России честь девушки была великим достоинством. Ежели

девушка до свадьбы уронит честь - ославят, покарают. Жестоко? Зачастую нет. И

в парнях высоко ценилась нравственность, их жучили за плохое поведение.

Короче, стыд был у девушек и парней. Он прививался с детства. Народ охранял

свое здоровье, даже, уверен, - будущее. Распутство губит народ. Римлян

возьми... У них были и другие пагубы... Но разврат был не последней причиной,

почему великий Рим улькнул, как под лед.

- Не надо вдаваться в историю, пап, мы плохо ее знаем. Смешновато, что ты

примеряешь наш с Тамарой случай к истории.

- История составляется из отдельных случаев.

- Женюсь я на Тамаре или не женюсь, история и ухом не поведет. От этого

ничего не изменится в обществе.

- Любое человеческое действие что-то изменяет, К собственным поступкам

и к поступкам вокруг нас нельзя относиться без серьезности.

- И без юмора.

Камаев рассердился: сын наверняка согласен с ним, а хорохорится,

насмешничает, иначе и не воспринимает его тревогу, как обычный

воспитательный момент.