Либеллофобия

Той ночью я нарочно таращилась на далёкий фонарь. Иначе – мысли. Почему-то я постепенно перестала чувствовать запах навоза. Не принюхалась, а совсем… Неровный свет фонаря раздражал, не давал сосредоточиться на бойлерной и луже в красном коридоре. Когда резь в глазах стало уже невмоготу терпеть, проверила синдиком. Цел. В отчаянном полубреду написала:

«Я в дерьме!»

Наугад набрала номер и отправила сообщение. Как учила Хлой – с переадресацией, чтобы не отследили. Легли туманы, фонарь над хуторком поблёк. И вот надо же – синдиком пиликнул:

«Прикончи этот день. Ложись спать»

На том конце был кто-то реальный. Кто-то живой! Он как будто только что, не брезгуя навозом, подержал меня за руку. Это так потрясло, что я перечитала ответ сто… двести раз. И послушалась: прикончила день.

* * *

А к вечеру нового прыгала с ноги на ногу, пытаясь не околеть под забором хуторка. Это была сплошная бетонная стена с одной дверцей посередине. На стук отворилось смотровое окошко, даже и не окошко, а щель. Оттуда выстрелил взгляд, обрамлённый багетом морщин. Я только открыла рот, а карминец -

– Убирайся, – уже меня прогнал.

– Пустите! Пожалуйста, у меня никого нет, идти больше некуда, я здесь никого не знаю…

– Иди, откуда пришла.

– Я потерялась!

– Иди тогда в город! Там ещё остались твои.

– В город?

Он высунул тентакль и махнул куда-то, где мне предстояло заблудиться и пропасть.

– Иди… иди своей дорогой, вонючка.

И щель закрылась. Странно, мне казалось, навоз уже выветрился по дороге… Но уйти без еды и воды, даже без карты! Можно было просто лечь здесь – прямо под стеной – и ждать смерти. Зачем за ней куда-то ходить? Последний батончик засахаренного мотыля отправился в рот. Желудок заныл, но насыщения не пришло. Тогда я вскочила и прижалась губами к щели:

– Эй! Я инженер! Пустите, я починю вам всё, что угодно! Фильтры для воды, запоры всякие, синдикомы… обогреватели!

– Нет у нас обогревателей, – глухо буркнули с той стороны, и я обрадовалась, потому что на самом-то деле понятия не имела, как они устроены.

– Тогда дайте мне… что ли, карты и что-нибудь поесть с собой! Меняю на аптечку. Эй! Ну, эй!

Дверь отворилась, и меня буквально затащили внутрь.

– Не ори, – цыкнул карминец. – Давай аптечку. Асептики есть? Обожди тут. Не трогай ничего!

Трогать, собственно, было и нечего. За бетонным забором лежал бетонный пустырь. Мусор и ветошь. Стайка барьяшков застенчиво таскала из кучи обрывки тряпок, чтобы пожевать. Где все? Где их дома? Только мой живот урчал на ветру.

Бетон треснул. Я ойкнула, а барьяшки побросали тряпки и сбились в кучку. Это карминец ударил посохом. Плита разъехалась, и хозяин полез куда-то вниз. Я заглянула: батюшки, так вот он, хутор! Прямо под ногами. Там сверкали блесклявки и шебуршились другие карминцы. Наружу повыскакивали дети – розовые, на мягких щупальцах. Разглядывали меня, шептались.

– На вот, карта района и сыра маленько, – карминец оценил аптечку в две головки жёлтой замазки.

– Спасибо… А воды?

– Воды ей…

Он позвал жену и зашушукался: «всё равно ведь не дойдёт, до города полтора дня, а она уж вся зелёная, глянь… только воду изводить… у самих мало…», – «настырная девка… будет колотить в дверь, пока тараканов не накличет!»

– Шёлк! – крикнула я. – У меня есть шёлк. Нанольбуминные свёртки… но это настоящий золотопряд.

– Показывай.

Глаза карминки заблестели на словах «золото» и «шёлк». Ясно дело, женщина – она и в постапокалипсис женщина. Я отцепила чипы-вестулы с позвонков и показала хуторянам одежду. Все мои четыре платья. Маминой работы. С первого дня войны не пришлось их даже развернуть.

– Одна бутылка? – опешила я, глядя на руженитовый термос, весь в трещинах и коррозии. – Вы сказали, до города полтора дня!

На взгляд со стороны, карминцы были великодушны. Могли ведь обобрать меня, раздеть и вытолкать взашей, а не цацкаться. Наверное, зря я торговалась. Но торговалась ведь за свою жизнь.

– Руда! – карминка позвала дочь. – Барьяшка ей дай.

– Мам, зачем…

– Тихо мне! Дай барьяшка, сказала.

Я взяла конец верёвки из рук девочки и повела своего барьяшка наружу. Уже на дюне сообразила, что не попросила респиратор или сменный фильтр. Обернулась, но глухой бетон забора отрезвил: ничего бы они мне больше не дали.

Карты были грязные и блёклые. Город, значит. Гранай. К нему вело стационарное шоссе, большая редкость для Кармина. Я знала Гранай и обрадовалась: оттуда, из генерального офиса посольства, папе часто приходили письма. Путь к шоссе лежал через пустошь, между громадными, как горы, барханами. Мы делали привал чаще, чем хотелось бы. Барьяшек шарахался на верёвке, и я пыталась купить его расположение гадким сыром, чтобы дался подоить, когда придёт время.

– Ну, ищи воду… – прикрикивала, когда он бесцельно слонялся по камушкам.

Термос был почти пуст. Разболелся желудок, и есть не хотелось, но замучила жажда. Дыхание тоже пришлось экономить. «Зефир-42» куда эффективнее душил, чем фильтровал, и я много раз думала его выбросить и рискнуть дойти как-нибудь так. Но редкий снег из маслянистых чёрных хлопьев всякий раз меня переубеждал. Шли мы целые сутки.