Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Что же касается правительства, то, по некоторым признакам, оно готово было пойти на уступки по политическим вопросам. Хотя высокопоставленные государственные деятели порой говорили о полной неприемлемости экспроприации собственности в какой бы то ни было форме[368], внутри правительства были силы, готовые пойти на некие меры по экспроприации, чтобы удовлетворить оппозицию. Сам Столыпин, бывший активным и влиятельным уже на посту министра внутренних дел, до занятия поста премьер‐министра и разгона первой Думы 9 июля 1906 г. летом 1906 г. заметил в частной беседе, что согласен с намерением кадетов прирезать крестьянам земли, но «отвергает широкомасштабную принудительную экспроприацию частнособственнических земель»[369]. В присутствии многих свидетелей он также сказал графу Бобринскому: «Вам, граф, придется расстаться с частью ваших земель»

[370]. Позднее, отчасти исходя из данных о несоответствии между районами с большими дворянскими имениями и районами с наиболее острым земельным голодом[371], он занял более узкую позицию, признав уместность принудительного изъятия помещичьих (и иных) земель, когда это необходимо «для улучшения использования крестьянами своей земли» и если речь идет об улучшении водоснабжения, дорог или (разумеется) решения проблемы разбросанности участков[372]

. Изъятие земли под этими предлогами, сходное со сравнительно невинным суверенным правом государства отчуждать собственность (за компенсацию), вовсе не предполагает большого перераспределения. Но чуть раньше, до того, как в декабре были подавлены крестьянские волнения, начавшиеся в 1905 г., некоторые из наиболее консервативных фигур режима выражали готовность допустить частичную экспроприацию. Самым выразительным было высказывание (возможно, апокрифическое) Д. Ф. Трепова: «Я… буду счастлив отдать половину моей земли, потому что убежден, что только на этом условии смогу сохранить вторую половину для себя»[373].

Однако в целом сотрудничество между кадетами и правительством в первой и второй Думах было обречено не из‐за разногласий по вопросам аграрной политики, а из‐за более широких расхождений. Для Николая II конституционализм был глубоко неприемлем. Это выразилось в его враждебности и недоверчивом отношении к думским аграрным реформам. После того, как третья Дума законом от 14 июня 1910 г. привела их в надлежащий вид, брат Столыпина, Аркадий, опубликовал статью, в которой восторженно говорилось о том, что этот закон «санкционировал указ, который возвестил для экономического положения России начало эпохи, сходной с той, которую утвердили в стране [законы от отмене крепостного права]»[374]. В связи с этим Николай написал Столыпину довольно резкое письмо с выражением своего недовольства. Отметив пассаж об указе, он с явным раздражением спросил: «Хочет ли он сказать, что оба акта вышли из императорской Думы?»

[375]

Кадеты питали сходное отвращение к сотрудничеству с властью в интересах законодательства. До громкой победы на выборах в начале 1906 г. кадеты были настроены на серьезную законодательную работу в будущей Думе, но триумфальный успех вызвал, по словам одного наблюдателя, «опьянение успехом»[376] – любопытное предвосхищение знаменитого сталинского лозунга «головокружение от успехов». Видимо, партия поверила, что революция, начавшаяся в 1905 г., все еще продолжается, а потому «нужно придать партийной программ побольше радикализма и тем самым упрочить позиции в среде избирателей, голосующих за крайние партии»[377]

. Они осудили Основные государственные законы, потребовали радикального увеличения полномочий Думы и всячески выражали свое нежелание идти на компромиссы, будучи явно уверенными в том, что при любом столкновении революционное воодушевление народа заставит правительство отступить[378].

О том, до какой степени кадеты были преисполнены наступательного духа, свидетельствует энтузиазм Петра Струве – одного из самых уравновешенных людей в партии – в отношении «проекта 42‐х». До этого Струве, человек острого и независимого ума, занимался проблемами российского сельского хозяйства и доказывал, что дело не в недостатке земли (малоземелье), а в перенаселенности села. Может показаться, что разницы почти никакой, потому что речь идет о той же дроби (земля/население), но его подход радикально отличался от взгляда тех, кто не уставал говорить о малоземелье. Он обратил внимание на низкую производительность труда и отсутствие мобильности трудовых ресурсов, утверждая, что община искусственно держит людей в деревне, далеко от растущей промышленности[379]. Но победа на выборах в первую Думу настолько накалила страсти, что даже Струве одобрил «проект 42‐х», заявив, что в случае его реализации он бы «гордился тем, что принадлежал к партии, которая осуществила этот проект»[380].