«Ясно, однако, что громадный рост грамотности заодно с широким распространением книг на многочисленных национальных языках Советского Союза создали настолько восприимчивую к литературе публику, какой, по всей видимости, не было и нет во всем мире. Имеется множество свидетельств тому, что в описываемые годы большинство тех, кто с жадностью читал иностранные шедевры, были склонны считать, что современная жизнь Англии и Франции похожа на жизнь, показанную в романах Диккенса и Бальзака; однако яркость, с которой они представляли себе мир, описанный этими романистами, сила эмоционального и нравственного сопереживания, зачастую детская увлеченность судьбами литературных персонажей казались мне более непосредственными, свежими, неизбитыми и гораздо более образными, чем отклики такого же среднего читателя беллетристики, например, в Англии, Франции или Соединенных Штатах. … Не знаю, как обстоит дело сейчас — может быть, все совсем иначе, могу лишь свидетельствовать, что осенью 1945 года толпы в книжных магазинах с полупустыми полками, живой интерес и даже энтузиазм к литературе, заметный и у продавцов и служащих этих магазинов, тот факт, что даже «Правда» и «Известия» распродавались в несколько минут после того, как появлялись в киосках, — все это говорило о таком интеллектуальном голоде, подобного которому не найти было нигде
» ([1], стр. 431).В работе «Литература и искусство в России при Сталине»[32]
, написанной по итогам поездки в декабре 1945, расфокусированность взгляда Исайи Берлина на современный ему Советский Союз видна особенно отчетливо. Несомненно, с выраженным там взглядом не согласились бы и многие его современники и сегодняшние историки: «Над всем пространством русской литературы воздух странно неподвижен, ни одно дуновение ветерка не рябит водной глади» ([1], стр. 409). Некоторые моменты в его статье могут задеть читателя, лучше знающего литературную обстановку тех лет, как например, явно несправедливая характеристика Константина Симонова: «Самая преуспевающая и представительная фигура такого рода — журналист, драматург и поэт Константин Симонов, из которого хлещет поток произведений невысокого качества, но безупречно ортодоксального чувства, провозглашающих новый тип советского героя…» ([1], стр. 410) — мы все знаем военные стихи Симонова, которые никакого отношения к «новому типу советского героя», конечно же, не имеют.Наоборот, сам феномен необходимости обращения к чистой лирике (вместо воспевания «трудовых свершений») пришел в военные годы снизу, и распространился не в последнюю очередь усилиями в том числе и Симонова с Сурковым, и другими в остальном вполне послушными литераторами. Правда, когда в послевоенные годы Н. Тихонов на посту секретаря Союза писателей попытался распространить тот же принцип на всю советскую литературу, утвердив наряду с «социалистическим реализмом» некий «социалистический романтизм», его быстренько сняли, что, по общему мнению, и было еще одной из задач постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“»[33]. Лирика, воспрявшая было во время войны, окончательно вернулась в советскую литературу только через десять лет, с наступлением «оттепели».