Личность

Он задумался, как бы отыскивая в памяти фамилии и лица, а я с изумлением смотрел на зеленую картонку, я не заметил в Замке, где и когда он ее нашел. Приближался комендантский час, и я должен был уйти от Потурецких. На следующий день Вацлав сказал, что стоит подумать об организации побега из гетто. Я решил, что он шутит. Побег нескольких тысяч человек? Каким образом? Куда? Это ведь не польские военнопленные 1939 года и сейчас не 1939 год.

— Собственно, нам всем следовало бы надеть еврейские повязки, закрыть магазины, когда закрывали еврейские, отпустить бороды, когда их публично обстригли, — говорил Потурецкий. — Человеческая солидарность! Красивая выдумка. Мы не способны на это и одновременно внушаем себе: это нас не касается, это не наша беда. Нас уже разделили. Сделан первый шаг. Теперь мы думаем, как бы им помочь, причем со стыдом об этом думаем, по крайней мере я. Что, долг? Только бы не случилось так, что мы удовлетворимся лишь самой идеей о помощи, успокоим свою совесть тем, что ведь, черт возьми, было у нас чувство жалости и сочувствия.

Добрый успокаивал Потурецкого, объяснял, что невозможно всех вывести из лагеря, а если даже каким-то чудом удалось бы это сделать, то некуда вести их. Спрятать можно несколько семей, человек десять, не больше, остальные погибнут, поэтому, может быть, в Замке у них больше шансов выжить, ведь условия улучшаются, можно будет помочь, ускорить работу, провести агитацию в городе. Сами евреи не пойдут на риск коллективного побега.

— Мы должны вырвать оттуда самых ценных, — сказал Кжижаковский, «Лех».

— А как узнать «ценного человека?» — спросил Потурецкий. — Кто дал нам право определять ценность людей?

— Работяг там не найдешь, — заявил «Настек».

— Среди портных и сапожников было несколько наших, но никто из них после сентября не вернулся.

— Я имел в виду выдающихся людей, умы, а не убеждения, — объяснял Кжижаковский.

Тут неожиданно отозвался Кромер, всегда задумчивый, как правило, молчащий во время заседаний.

— Там, в гетто, мой внебрачный сын с матерью и ее мужем. Гольдберги. Натан Гольдберг. Извините.

Стало тихо, все были удивлены и как бы смущены внезапным признанием Кромера, он был человек спокойный, женатый. Я вспомнил лицо Натана Гольдберга, которого встретил в гетто в Замке. Знал ли он, что Кромер его отец? Как это случилось? Кромер преподавал у нас в гимнааии уже давно, сколько же тогда лет Натану? Я не мог в это поверить и, признаюсь, был искренне возмущен. Из подавленного настроения нас вывел Потурецкий. Он подсел к Кромеру, положил руку ему на плечо и спокойно сказал:

— Держись, старик. Итак, у нас есть уже три кандидата к побегу, те, которых ты назвал. Давай думать дальше.

Мы включили в список еще восемь фамилий, только восемь. Петр Манька предложил совсем иной, совсем простой план: включенные в наш список должны спрятаться на возах, которые в Замок доставляли строительный материал, их подвезут к самой лесопилке, там их встретят, временно укроют, пока не найдут подходящее убежище и подготовят переброску дальше. Познакомить этих людей с планом побега было делом несложным, единственная во всем этом трудность — уговорить возчиков. О признании Кромера больше никто не вспоминал, хотя всем было как-то не по себе. Потом собрали средства на подкуп возчиков, а список решили дополнить после получения сведений о заключенных в Замке. Возчики, видно, смекнули, что мы пытаемся провернуть выгодное дельце, где в ход пойдут золото и бриллианты — в Замке было довольно много богатых семей, — запросили астрономическую для нас сумму, поэтому переговоры, еще не начавшись, провалились. Другой выход нашел Потурецкий. Караульный из «синей» полиции А. П., который нес службу как раз в Замке был отцом его ученика, ровесника Кжижаковского, Говорили, что этот полицейский падок на взятки. Потурецкий знал, что сын его не погиб во время сентябрьской кампании, как об этом распространялся отец, а через Венгрию пробрался в польское войско, формирующееся во Франции, именно этот факт он и решил использовать. Дело поручили Кжижаковскому, тот в целях конспирации назначил встречу на кладбище. Мне Добрый велел прикрывать «Штерна», я достал из тайника, который устроил в подвале, пистолет, снял с него смазку, зарядил и приладил с помощью специального ремня на груди под пиджаком. А. П. пришел на место встречи с лопатой и киркой как бы для того, чтобы привести в порядок могилу жены. Он разговаривал с Потурецким, а я том временем стоял у кладбищенской часовни, откуда был прекрасно виден и вход на кладбище, и обе главные аллеи. Я видел, как A.П. брал у Потурецкого деньги, считал и рассовывал по карманам.

— Порядок, — сказал потом Потурецкий. — Согласился-таки вывести всех, кто в списке. Всех девятнадцать. Их предупредят о том, что они должны все вместе, одной группой, выйти в этот день на работу. Среди них будет один фашист, которого придется пристукнуть. Остальное берет на себя Добрый. Завтра буду знать, каким путем их поведут и куда.