Личные истины

Лучше не принимать никакой религии, чем из каждой принимать по кусочку. Истину нельзя собрать «из лучших авторов». Она существует в неразделимом сплаве с заблуждениями или не существует вовсе. Необходима гениальность, чтобы выразить истину, всегда в сплаве с неповторимыми личными ошибками, т. е. в конечном счете с собственной жизнью. В этом смысле «стиль» есть совокупность пороков и достоинств творящего. Обладание самым совершенным слогом говорит, кроме прочего, о неспособности сказать иначе. Стиль – признак некоторой совершенной ограниченности творца. Так и всякий говорящий истину несвободен, ибо он говорит ее по-своему, и иначе сказать не может.

***

Чем мощнее талант, тем прочнее клетка, отделяющая его обладателя от прочих людей, и тем большее усилие он должен приложить, чтобы пробиться к людям. Это относится не только к внешнему непониманию, но и к внутреннему усилию, нужному для самовыражения. Посредственности легче себя выразить, чем гению. Мощный талант нуждается в большем труде. А может быть, душевный труд ищет и вызывает гения?

***

Простецу легко быть самолюбивым, т. к. себя, как и всё остальное, он знает весьма поверхностно, и потому легко уверяется в собственном совершенстве. На самом деле высшее совершенство, доступное человеку, состоит в невозможности почувствовать себя совершенным. Если угодно, гений трудится именно для того, чтобы искупить свое несовершенство и заслужить прощение; во всяком случае, гений трудится не для себя.

***

Любовь к Богу, говорит Кьеркегор, всегда имеет вид раскаяния. Настоящая любовь к ближним имеет вид стыда. Любящий стыдится недостатка своей любви. Вообще любить значит ставить нечто превыше себя и своей жизни, и по отношению к этому высшему любящий вечно чувствует себя виноватым в недостатке любви. Такова, однако, только зрячая человеческая любовь, открывшая глаза и потому подернутая печалью. Истинно любящий всегда виноват перед предметом своей любви.

***

Вдохновение можно определить как сладкое и напряженное внутреннее молчание; оно немо и убывает по мере того, как находит себе исход. Творчество в своих плодах есть преодоленное

или исчерпанное вдохновение.

***

Любимейший сын мира, баловень мира – скорее всего, не умнейший его сын. Обида либо лишает способности мыслить, либо поощряет ее. Философия в некотором смысле есть плод метафизической обиды человека, изгнанного из рая.

***

Вдохновение не лживо. Писатель владеет истиной, а точнее, истина обладает писателем настолько, насколько им обладает вдохновение. Мысль о непогрешимости ex cathedra приложима к писателю, непогрешимому в вдохновении, но вне вдохновения ошибающемуся не меньше, но больше других. Заблуждения великих умов суть мнения о вещах, о которых они судили исключительно рассудком.

***

Вдохновение дает истину ценою свободы. Если вдохновенный творец не может солгать, то он не может и прибавить себе вдохновения, чтобы сказать лучше. По истощении вдохновения творцу остается только принять или не принять его плоды. Жизнь великих людей является еще и борьбой с истинами, которые им открылись, и всё потому, что истины открываются против и независимо от рассудка.

***

Чтобы писать, необходимо либо легкомыслие, либо достаточное чувство безнадежности. Писатель должен сознавать свое противостояние целому миру, только тогда написанное будет кое-что весить. На одной чаше весов – мир, на другой душа писателя.

***

Чтобы восстать против некоторого ига, нужно прежде вполне ему подчиниться. Подчинившийся не полностью сохраняет свободу в малом и не чувствует, что уже порабощен в большом. Потому и к отречению от мира бывают склонны именно те, кого мир некогда вполне подчинил себе.

***

Гениальность – всегда гениальность формы, поскольку содержание дано от века и иного не будет. Это одна сторона вопроса. С другой стороны, гений отличается от таланта именно величием содержания, данного прежде всякой формы, талант же – в первую очередь искусство придания маленьким содержаниям обаятельной формы.

***

Писатель ничего не должен принимать готовым. В первую очередь его ожидает подвиг преодоления собственного языка, потому что принятый литературный язык – только задание или канва, ждущая узора. Меньшим из писателей наречется тот, о ком можно сказать: «его язык вполне литературен».

***

Зло всегда ищет мести, уязвленное собственным существованием, руководствуясь указанной Достоевским мыслью: «Я тебе сделал гадость, значит, я должен тебе отомстить». Оттого оно и всегда неспокойно. Невозможно представить себе «умиротворенное зло». Правда, и все человеческие чувства, при условии непрерывности их поощрения, стремятся к бесконечному расширению и оттого неспокойны. Но растущее добро имеет качественные ступени, по которым и восходит; зло же в качестве не изменяется, сколько бы ни росло в числе. Поэтому нет величия в злодействе.

***