Личный враг Бонапарта

– Ужасные люди! Сторонники короля! У них были целые отряды. С офицерами, флагами, музыкой. Вообразите, в Париже Директория или Консулат, а в двадцати лье… О, Боже! Белые знамена с лилиями, флейты и барабаны. Разворачивают линию из солдат, опускают штыки и идут, чеканя шаг, на деревню или маленький городок. Только император сумел с ними сладить! Войска, жандармы – все отступились. Но его величество воззрел. И воцарился порядок.

Шурка уже привык, что французы при каждом удобном случае повторяют: «Vive l’Empereur!» – как раньше: «Хвала Господу!» Да здравствует Наполеон! Он починил дороги! Преобразовал почты! Переустроил земледелие! Наладил финансы! Очистил государственную машину от коррупции! Et setera, et setera, et setera… На все лады.

А мимо по дороге тащились пленные. На сей раз пруссаки.

– Послушайте, ведь это бесчеловечно! – наконец восстал Бенкендорф. – Зачем бить их прикладами? Они без сил и не пойдут быстрее!

Жубер воззрился на нового друга с крайним удивлением. Французы не питали ненависти к русским. Другое дело – англичане, немцы или испанцы – старые враги. А русские – что за зверь? Живут далеко, дерутся храбро (конечно, ничто не сравнится с доблестью императора!), но с ними можно иметь дело. Прямодушные варвары! Почему они заступаются за пруссаков?

– Это же немцы! – возмутился Жубер. – Сколько они здесь разоряли и грабили?

Александр Христофорович взялся рукой за горло.

– Заедем-ка лучше вон в тот кабак, – предложил капитан, – выпьем шамбертена. Любимое вино императора!

* * *

«Она пружина, которая приводит в движение салоны. Только во Франции такая женщина опасна».

Наполеон Бонапарт

В Париже русское посольство для начала разместилось в отеле «Бетельер» – «Лодочница». Который остряки тут же перекрестили в «Бель бетельер» – «Прекрасную лодочницу». Стояли двадцатые числа октября, и вся Сена напротив Нового Моста, куда выходили окна гостиницы, еще по-летнему была запружена легкими суденышками. Их разноцветные паруса мелькали перед глазами, как юбки гуляющих по набережной красавиц.

В Париже, казалось, пропадало деление на дам и женщин, на светских и простолюдинок. По манерам и платью можно было поручиться за благородство избранницы, а назавтра узнать, что она певица или дочь булочника. Путаница воцарилась в головах молодых дипломатов, и они без зазрения совести пустились на поиски легкой любви в аллеях Пале-Рояля, где чистенькие с виду барышни предлагали ее по сходной цене.

Эти длинноногие девочки в колониальных тюрбанах на головах резко отличались от крестьянок, привозивших в город тыквы и битую птицу. Те носили деревянные сабо, а плечи перетягивали клетчатыми шотландскими косынками. И вместо сдачи обслуживали клиентов прямо на траве, между матерчатыми навесами своих передвижных прилавков. Каждый проходящий мог бесплатно еще и поглазеть на цирк, от чего непривычные к здешним нравам дипломаты отнюдь не отказывались.

Вообще, на взгляд Бенкендорфа, Париж жил весело. Так весело, что хотелось остаться здесь навсегда. Если бы не хозяева.

– В мое время Дидро говорил, что русским нравится во Франции все кроме французов, – как-то бросил Толстой.

Адъютант от души согласился. Французы раздражали легкомыслием и сбивали с толку. Только что их резали на улицах и кидали в Сену. Теперь они хохочут и прогуливаются там, где кровь текла по желобам для грязи. Вчера с криком: Свобода! Равенство! Братство!» – отрубили голову законному королю. Сегодня не без наслаждения пресмыкались перед новой знатью – такими же трубочистами и сапожниками, только поудачливее – и благоговейно внимали приказам узурпатора. Что творилось в их головах? Что в сердце?

Через пять дней посольство представили Бонапарту в Фонтенбло. Корсиканец сначала воззрился на дипломатов с сумрачным недоверием. Но, разглядев Нессельроде, ужасно развеселился. Неужели так мал? Ниже самого императора французов! Высочайшее благоволение было секретарю обеспечено. Наполеон несколько раз прошелся мимо ряда верзил-адъютантов, подмигнул носатому карлику и вдруг, сменив обычный отрывистый солдатский тон, пожелал молодым людям много сил и здоровья, чтобы пережить парижские удовольствия.

Это была соленая шутка, никто не усомнился, о чем идет речь. Толстой потом негодовал:

– Я вам покажу «парижские удовольствия», господа! Заболеете – назад не возьму. Не хватало еще дома французской гонореи! Оставлю гнить на этой свалке человеческой безнравственности!

Но даже он несколько обмяк, когда встретил на катании в Булонском лесу знаменитую мадам Рекамье. Ладно бы просто встретил, сравнил с мраморным бюстом не в пользу оригинала – де постарела, располнела – и покатил дальше. Нет. Прекрасная Жюли, хозяйка самого модного, отчаянно оппозиционного салона, со всех ног спешила познакомиться с русским послом.

– Ах, как вам, должно быть, ненавистно общество этого выскочки! Моя подруга мадам де Сталь торопится в Россию видеть вашего царя! И заклинать его от союза с нашим домашним чудовищем!