Лиходеи с Мертвых болот

Засучив рукава, крестьянин запустил руку в шапку. Все замерли. Утихли крики, смех. Сейчас должно было состояться самое главное.

— На, — крестьянин протянул восковой шарик воеводе.

— Парамон! — торжественно выкликнул тот нацарапанное на шарике имя.

Кривоногий радостно хлопнул в ладоши, а белобородый открыл рот и начал хватать им воздух, как выброшенный на берег карась.

— Это как же? — наконец просипел он.

— Ну чего, съел? — хмыкнул Кривоногий.

— Съел! — заорал белобородый и врезал со стуком своему недругу кулаком по голове, а потом вцепился ему в бороду.

Толпа бросилась их разнимать, драчунов удалось растащить в стороны.

— Слышь, никому не скажу, — прошептал дьяк Алексашка утиравшему кровь из разбитого носа белобородому. — Но кто ж все-таки прав был?

— А черт его поймет, — вздохнул белобородый. — Оба в усмерть пьяные были, когда договор заключали…

Вернувшись в приказную избу, воевода глотнул кваса из ковша и недовольно глянул в окно. Около ворот ждала толпа челобитников, с которыми предстояло еще разбираться. А на воеводу как раз нашла лень, что бывало с ним нечасто, но периодически. Никуда не денешься — надо работать.

— Эх, прав батюшка Никодим, тяжела доля человека государева. Правильно, Алексашка?

— Сущая правда, — с готовностью кивнул Алексашка.

Уж кому, как не ему, была знакома эта истина. Ох, как туго приходилось порой ему. Воеводе-то что — он из знатных, из дворян, а вот хуже всего работящему люду, подьячим приходится.

Алексашка подьячим был в одном из московских приказов, помнит, однажды начальник пораньше ушел, а братия загуляла и ничего не сделала. Увидев это, начальник приказал утром всех к столам привязать, чтоб до заката работали без отдыха и никуда уйти не могли бы. А уж секли их постоянно. В народе даже поговаривали, что дьяков специально с детства к розгам приучают, чтобы потом на службе государевой легче было. А то непривычный человек долго не проживет так.

Да, туговато Алексашке в Первопрестольной приходилось. Хоть и подворовывал, и мзду брал за мелкие делишки, за то, что словечко замолвит иль бумагу какую справит, но с радостью принял, когда его сюда с воеводой перевели «с повышением». Как же, теперь он не подьячий, а самый что ни на есть дьяк. Намного легче стало и сытнее, и уважения больше. Не, дьякам да подьячим надо подальше от Москвы держаться.

— Пущай следующего челобитчика зовут, — вздохнув, махнул рукой воевода, готовый приступить к работе.

За выслушиванием жалоб, причитаний, обвинений, порой совсем несусветных, подошло время обеда. От распорядка воевода почти не отходил и любил все делать со вкусом — поесть сытно, поспать сладко, а дела свои государственные провести с выгодой для себя.

— Ну, пока хватит, — сказал он выпроводив за порог очередного челобитчика.

Сегодня он намеривался отобедать не дома, а в гостях. В сопровождении двух стрельцов, с которыми редко расставался, зная буйный прав иных местных жителей, он направился к дому губного старосты. За высоким частоколом виднелся двухэтажный островерхий терем. Конюшни, сараи, кладовые — ими был застроен весь двор. Окна в тереме были узкие и маленькие, бревна толстые, постройка выглядела основательно и походила на крепость.

Воевода шагнул во двор, над которым стоял запах навоза, домашней скотины. Дворня при его виде заметалась, начала кланяться, побежала предупредить хозяина о знатном госте.

Пройдя в светелку, воевода крикнул:

— Встречай дорогих гостей, Егорий!

Староста восседал за длинным, покрытым скатертью столом. На его лице застыло привычно унылое выражение, но при виде воеводы он попытался изобразить радость, встал, протянул руки, провел, как требуется по обычаю, гостя к столу и усадил рядом с собой.

— Рады тебе, Егорий. Спасибо, что зашел. Откушай трапезы скромной, пожалуйста. Может, и о делах наших скорбных словечком другим перемолвимся.

— Ох, от дел этих голова, что чугунное ядро, тяжела.

Засуетилась дворня. Вскоре стол был заставлен кувшинами да блюдами, литыми из олова да серебра, а также фарфоровыми тарелками, братинами с напитками. Рядом стоял ключник, готовый выполнить повеления хозяина или его гостя. Воевода удовлетворенно хмыкнул, обозрев стол, и принялся за еду.

Чего тут только ни было: пироги с мясом и капустой, свинина и зайчатина под соусом, щи с курицей, прозванные в народе «богатыми», соленая осетрина и икорка, привезенные купцами с самой Волги, три вида паштетов. Все это разбавлялось добрым церковным вином, а еще винами заморскими — мальвазией, рейнским. А на десерт были яблоки в патоке, пастила, сахарные пряники.

Вскоре воевода откинулся к стене, отдуваясь и тяжело дыша.

— Отведай еще мизюню из арбузов — редкостная вещь, — предложил губной староста.

— Нет, не могу боле, — замахал рукой воевода.

— Что-то ты маловато откушал сегодня.

На Руси всегда считалось для хозяев делом чести — накормить гостя как можно больше, и воспринималось как обида, если он мало ел.

— Ох, хорошо накормил, хватит с меня. Лучше расскажи, как в именье свое съездил? Небось опять с девахами теплыми развлекался, — шутливо погрозил пальцем воевода.