Лихолетье

– Драть ее надобно! Вицей по попе!

– Надобно, – согласилась царица и засмеялась. – Машка-царевна, с попкой поротой!

– Царевна-козлушка! – усмехнулся Даниил Иванович. Какая уж там порка!

– Ш-ш! – приложила царица пальчик к губам. – Люди услышат…

Возок с царем и царицей неспешно двигался сквозь редеющую толпу. Народ уходил на берег, где нынче раздавали печатные пряники.

При коронации Лжедмитрия про пряники даже не вспомнили, а у Василия Шуйского на баловство денег не хватило. Говорят, оттого недолго и правили. Архиепископ Вологодский Сильвестр, взявший на себя тяжкий груз по подготовке к коронации, постарался не упустить ни одной мелочи. Даже про пряники не забыл! Собрал уцелевших плотников, столяров и оказал им великую честь – благословил на большое дело. Из липовой доски нарезали формы и разослали по монастырским пекарням. И, ничего страшного, что мастера-резчики и в глаза не видели нового царя. Чего там смотреть-то, на прянике? Вон, шапка Мономахова есть, борода на месте, рука держит что-то похожее на яблоко с крестом – а что еще-то нужно? Либо сам ешь, либо за божницу клади, детям-внукам на память! Пряник сто лет пролежит, и ничего ему не сделается. (Есть-то, конечно, через сто лет уже нельзя, так зачем его есть?)

– Ну вот, теперь еще платье переменить, да пир пережить, – выдохнул государь.

– Ничего, Даниил Иванович, перетерпим, – ободрила царица Мария. Грустно улыбнувшись, добавила: – Много чего терпели, а уж пир-то как-нибудь, перетерпим.

Толпа почти разошлась, но кое-кто из вологжан (да, вологжане, не вологодцы!) еще старались попасться пред светлые очи государя и государыни и получить от них приветствие. (Когда-то тебе царь с царицей ручкой помашут? Во сне, разве что…)

Какой-то мужик совсем обнаглел – заступив дорогу царскому возку, снял шапку и поклонился.

– С дороги-то отойди, чучело, – доброжелательно сказал Григорий Оленичев, а потом, вглядевшись в мужика, выхватил саблю: – Ах ты, мать-перемать! Да я тя щас до жопы развалю!

– Че, прямо тут и рубить будешь, прилюдно? – бесстрашно усмехнулся безгубым ртом мужик, чья борода едва скрывала жуткие шрамы.

– Ну-ка, Григорий, погодь! – остановил царь верного соратника, уже готового разрубить нежданное препятствие. Поднимаясь со скамеечки, Даниил Иванович усмехнулся: – Ба, да тут знакомый разбойник объявился!

– Здравствуй, государь-батюшка! – поприветствовал Павел царя и поклонился ему в пояс. Завидев царицу, что с любопытством вытянула шею, поклонился ей особо: – Здравствуй и ты, светлая царица.

– Здравствуй, здравствуй, как там тебя? Павел, вроде бы?

– Откуда же ты имя мое знаешь? – удивился мужик. – А, точно, – вспомнил он, – атаман наш, покойничек, меня при тебе окликал.

– И не только, – хмыкнул царь. – Я ведь, когда пана-то твоего мужикам отдал, про тебя спрашивал. Думал еще – заехать, что ли, в село-то твое, повесить разбойника, но дел было много. А ты сам сюда пришел.

– Спасибо, царь-батюшка, – поклонился еще раз Павлуха. – И за то, что пана Казимира казнил, и за то, что меня добивать не стал.

– Погоди-ка, государь, – вмешался Костромитинов. – Это не тот ли тать, из-за которого ты в обители неделю в лежку лежал? Ну-ка я его сам щас…

– Ну, может, и не он сам, но один из них, это точно, – кивнул царь.

– Вона как! – сказала царица, сузив глаза. – Тать, значит, что на моего мужа руку поднял!

Мария Мезецкая сунула руку под лавку, вытащила оттуда аглицкий пистолет, взвела курок и прицелилась в мужика.

Павлуха, как казалось со стороны, ничуть не испугался саблям и пистолету, напротив, с любопытством посмотрел на оружие, стукнул шапкой об колено и надел ее на голову. Подбоченившись, бесстрашно спросил:

– Вы, господа бояре да царь с царицей, убивать-то меня все вместе станете? Али по очереди? Матушка-царица, – посмотрел он на Марию и укоризненно покачал головой. – Тебе-то белые ручки кровавить – ну, совсем неприлично. Вон сколько лоботрясов кругом.

– Да я и сама могу, – жестко улыбнулась царица. – Не привыкать, чай, татей отстреливать.

– Мария, – строго сказал супруг и государь. – Пистоль убери… Негоже русской царице в своих же мужиков стрелять.

– Так то – в мужиков, а не в татей, – ответствовала государыня.

– Ну, матушка-царица, раз уж так хочется стрельнуть – стреляй! – Павел безгубо усмехнулся, распахнул кафтан и, обнажив белоснежную рубаху на груди, пробурчал: – Муж стрелял, теперь жена стрелять станет.

Марии стало стыдно. Виновато улыбнувшись, она отжала курок и спрятала оружие обратно под лавку. Чтобы как-то сгладить неловкость, буркнула:

– Ладно, праздник сегодня у нас. Шел бы ты, пока цел…

– И то верно, – махнул рукой царь и, обращаясь к Грине, готовому кинуться на мужика (или дать отмашку холопам, чтобы схватить наглеца), сказал: – Сегодня – прощаю. С дороги сойди, а то – казнить не стану, а батогов прикажу дать. Ишь, совсем разбойники страх потеряли!

– Погоди, царь-батюшка, – вдруг засуетился мужик. – Я ведь тебе подарок на свадьбу принес.

– Ну так отдай его кому-нибудь, – пожал плечами царь, теряя интерес к мужику.