Лики времени

Комнаты в особнячке были тесные, но уютные, в каждой комнате печка-голландка, изразцы на печках старинные, затейливо разрисованные безвестными мастерами, дымоходы, несмотря на давность лет, были исправны, печки нагревались быстро, никогда не дымили, давая ровное тепло.

Когда особнячок сломали, спустя полтора года на его месте выросла безликая каменная коробка с рифлеными подъездами и плоской крышей, жильцов расселили кого куда; Клавдию Сергеевну предупредили в жилуправлении: «На отдельную квартиру не рассчитывайте, одиноких обычно подселяют к кому-нибудь…»

«Что ж, — сказала Клавдия Сергеевна, не умевшая ни просить, ни требовать. — Буду жить там, куда подселите…»

Непривычные для уха инспектора жилуправления слова эти, должно быть, растопили его сердце, и он постарался, дал ей ордер на комнату в двухкомнатной квартире в Измайлове. Во второй комнате жил молодой строитель какого-то монтажного управления, редко бывавший дома, потому что жил у жены, где-то в центре. Таким образом, Клавдия Сергеевна оказалась как бы единственной хозяйкой всей этой чистенькой, ухоженной квартиры.

С той поры прошло немногим более трех лет. Клавдия Сергеевна успела привыкнуть к новому району, к своей комнате, к балкону с неизвестно откуда взявшейся рябиной, к виду из окна на дальний Измайловский лес с угадываемыми в нем стежками-дорожками, к синичкам и воробьям, аккуратно прилетавшим из леса на ее балкон каждое утро. Прошлая жизнь в особнячке на Шаболовке казалась подчас далекой-далекой, словно жила не в России, не в Москве, а где-то совсем на другом конце земли, чуть ли не на другой планете.

Правда, только к одному никак не могла привыкнуть, как ни старалась: к темным своим окнам.

Когда-то, тому уже много лет, возвращаясь откуда-нибудь вечером домой, она первым делом глядела на свои окна, всегда освещенные, и этот свет в темноте обычно согревал и радовал, словно бы звал к себе.

…С годами душа Клавдии Сергеевны не зачерствела, не обросла мхом равнодушия, как это случалось у иных сестер и врачей, напротив, она непритворно жалела больных людей, сменявших друг друга в больничных палатах. Жалела и сочувствовала им и страдала, если видела, что ничем помочь невозможно.

Отделение, в котором она работала, было тяжелым, может быть, самым тяжелым во всей больнице — гематологическое.

Обычно Клавдия Сергеевна старалась войти в палаты не сразу, только-только придя в больницу, а немного обождав. Ей казалось, если она явится прямехонько с улицы, розовая от холодного ветра, мороза, то больные, законопаченные в душных своих палатах, завидуя ей и жалея себя, еще острее ощутят свою обделенность.

Она так и говорила сестрам: «Дома мажьтесь и прихорашивайтесь, сколько угодно, только не в больнице. Помните, у нас не цирк, не танцплощадка, не дискотека, а дом скорби и жалости. Да, именно скорби и жалости!»

Так сказал однажды, лет тому уже около тридцати назад, знаменитый профессор Сергей Иванович Спасокукоцкий, когда приезжал к ним в больницу для встречи с врачами и средним медперсоналом.

Несмотря на годы, профессор, ясноглазый, с нежным, почти юношеским румянцем на впалых щеках, был строен, высоко держал красивую гордую голову.

«Давайте условимся сразу, — начал он тихим, однако хорошо слышным всем голосом. — Здесь у нас не цирк и не танцплощадка. Здесь дом скорби и жалости, жалости потому, что мы, врачи, должны всем сердцем жалеть больных, какие бы они ни были, плохие, хорошие, злые, добрые, старые или совсем молодые. Помните, главное для больного человека не лекарства, не процедуры, не уколы и не скальпель, а прежде всего наше доброе, сочувственное слово, жалость, сопереживание, которое идет из самого сердца…»

Клавдия Сергеевна не раз приводила слова профессора, когда беседовала с сестрами, особенно с новенькими, недавно пришедшими в больницу, и только слово «дискотека», появившееся, в сущности, в последние годы, профессор, само собой, никак не мог его знать, она упоминала лишь для того, чтобы, как ей думалось, быть абсолютно понятой молодежью. Пусть те, кто были много моложе ее и годами и опытом, не смеются над нею, не считают ее отжившей, старомодной, а сознают, что, несмотря на возраст, она держит руку на пульсе современной жизни.

Ей минуло пятьдесят три года, и, хотя не собиралась отмечать свой день рождения, она была удивлена и тронута, когда после обхода профессор Сергей Витальевич Соловьев, лучший специалист страны по заболеваниям крови, галантным жестом преподнес ей букетик подснежников.

— Что вы, зачем вы так? — пробормотала Клавдия Сергеевна, а он произнес:

— Хотя подснежники, говорят, занесены в Красную книгу, потому что их становится все меньше, но все-таки мне удалось раздобыть для вас этот скромный букетик!

И еще он добавил, что не может не поздравить всех врачей отделения, а прежде всего самого себя с такой великолепной, чуткой, отзывчивой старшей сестрой. И, поздравив ее с днем рождения, пожелав исполнения всех желаний, поцеловал ее красноватую, с сильными пальцами, жесткую от частого мытья руку.