– Сэм, прошу тебя, посмотри на меня. – Я взяла его за подбородок и притянула к себе поближе. Его растерянные глаза наконец-то встретились с моими. – Я никогда не забуду, кто я. Никогда не забуду свою природу, свою сущность и своё естество. Я знаю, что я могу и что должна. – Я покачала головой из стороны в сторону, всё ещё не понимая, как он может во мне сомневаться. – И я больше никогда тебя не предам. Я клянусь тебе. Сэм, я хочу, чтобы ты верил мне, верил несмотря ни на что.
– Я всегда верил в тебя, Лилиан, слышишь, всегда. Я лишь хочу, чтобы и ты всегда верила в себя, даже тогда, когда, кажется, что вера совсем умерла, я хочу, чтобы ты находила её или возрождала, я хочу, чтобы она жила в тебе, сгорала и возрождалась из пепла, как огненная птица Феникс. Обещай мне!
– Обещаю. – Я бросилась к нему на шею. – Ох, Сэм, я обещаю тебе, что всегда буду помнить об этом. – Я целовала его нежно, ласково и самозабвенно, стараясь вселить в него всю ту уверенность, которой я обладала.
Вот так и устроен наш мир. На любую проказу всегда найдётся своя панацея. Сэм всегда говорил, что не сможет без меня. Я для него как глоток воздуха, капля воды или кроха хлеба вместе взятые. Но это не совсем так, ведь он значит для меня гораздо больше. Умереть – это ещё полбеды, а вот умирать, постепенно убивая и не давая себе не единого шанса на надежду и лучик света – это намного хуже. Сэм и был для меня тем, кто вселял эту надежду. Мой маяк в море воли и безволья, разума и одержимости, жизни и смерти.
Мы просидели в машине всю ночь, просто обнимаясь и разговаривая. Огромный камень с души скатился у нас обоих, казалось даже, что мы выпрямились и выросли, по крайней мере, в глазах друг друга. Душевнобольных мы всё же навестили, но лишь на рассвете в завершении тяжёлой и полной откровений ночи.
В клинике всё было спокойно и тихо. Все спали за исключением недавно поступившего в лечебницу странного пациента, который что-то шептал себе под нос и тщетно карябал и так уже сломанными ногтями пол. Поначалу я даже хотела покинуть больницу без свершения своего правосудия. Но вдруг речь больного стала громче и вразумительней, а слова пугающе холодными:
Его слова разозлили меня. Все вокруг знают обо мне гораздо больше, чем я сама. Да откуда им вообще знать, что, как и когда я хочу. Я лишь хочу быть рядом с моей семьёй и мне глубоко наплевать, как это удастся сделать, но я буду рядом с ней, пусть даже заплатив за это несопоставимо дорогую мне цену. Я схватила бредившего парня за шею и бросила его в стену. Впервые за всё время я смогла это сделать, смогла контактироваться и влиять на живой мир таким образом. Кровь просто бурлила в моих венах. Именно злость и дала свободу моим рукам и действиям. Я смотрела в его напуганные пустые глаза.
– Зря вы надеетесь, что я спасу человечество, мне бы себя-то суметь спасти! – Я, не отрывая своего взгляда, заставила больного его же руками вцепиться в собственное горло, и он спокойно и хладнокровно вскрыл ногтями свою же артерию, с блаженной улыбкой упав при этом на пол, и истёк кровью.
– Лили! – Сэм появился в палате слишком поздно, его негодующие глаза будто приковывали меня к стене, но, к счастью, ненадолго. Я, словно сбросив груз со своих плеч, устремила на него полный злости и отчаяния взгляд. Во мне исчез стыд и сожаление, теперь я чётко чувствовала разницу в людях. И никто не сможет разуверить меня в том, что я знаю, даже Сэм.
– Я хочу домой. – Я прошла мимо него, спокойно направляясь к машине. Находясь уже в машине и перевоплотившись в человека, я посмотрела на себя в небольшое зеркальце на козырьке. Красные, наполненные кровью глаза смотрели на меня уверенно и надменно. – Так вот ты какая, настоящая Лилиан! – Я медленно склоняла голову то к левому, то к правому плечу. – А ты мне определённо нравишься!
– Ты же мне обещала! – Сэм, повышая голос с каждым произнесённым словом, садился в машину.
– Я его и не нарушила, просто теперь у меня есть чёткие границы, которые я и буду соблюдать. – Я спокойно завела машину и поехала в сторону дома.
Дорога оказалась долгой и молчаливой. Ни я, ни Сэм больше не проронили ни слова. Каждый был уверен в своей правде, и никто не хотел уступать.