Лилии над озером

- Я беременна, господин доктор, скоро будет два месяца.

Он чертыхнулся и выпустил мое запястье.

- Так что же вы здесь делаете, мадам? Марш в постель!

Я ошеломленно смотрела на него, не понимая, как он может предлагать мне идти в постель тогда, когда мой муж находится при смерти.

- А я-то, болван! Я допустил, чтобы вы смотрели на кровь.

Я открыла рот, чтобы сказать ему, что ни за что не уйду, но он обернулся и, заметив на моем лице несогласие, почти обрушился на меня:

- Силы небесные, вы еще осмеливаетесь не слушаться! Если кроме этого умирающего на мою голову свалится еще и дама с выкидышем, я не ручаюсь ни за него, ни за вас!

Слово «умирающий» заставило меня содрогнуться. Ведь и вправду, не дай Бог свалить на голову доктора еще какие-то заботы, кроме борьбы за жизнь Александра! Д’Арбалестье - наша единственная надежда. Перепугавшись, я живо спустила ноги на пол, однако уходить все-таки не очень спешила.

Врач ворчливо повторил:

- Ступайте! Ступайте! Избавьте меня от лишних забот, сударыня!

Я покорно пошла к выходу. Голос врача снова остановил меня. Я оглянулась. Размешав что-то в склянке, д’Арбалестье протянул ее мне.

- Выпейте. Это поможет вам уснуть.

Я взяла, опасливо разглядывая содержимое стакана.

- Мэтр, а оно не опасно - это ваше снотворное?

- Я же доктор, сударыня. И знаю, что можно предложить женщине в вашем положении.

Уже не споря, я выпила то, что он мне дал, и медленным шагом удалилась в свою комнату.

Мягкая постель и снотворное сделали свое дело, и я уснула так крепко, будто провалилась в бездну. Я действительно очень устала и нуждалась в отдыхе. Проснувшись, я увидела, что портьеры на окнах сдвинуты, а часы показывают шесть - по-видимому, вечера. Смятение охватило меня; я рывком села на постели и некоторое время оставалась неподвижной, пытаясь полностью опомниться. Чувствовала я себя скверно. У меня словно онемел локоть, корсаж сдавил грудь - я ведь спала одетой; во рту был ужасный привкус.

Поднос с остывшим обедом стоял рядом с постелью. Я несколько раз поглядывала на него, но не притрагивалась к еде. Есть мне совсем не хотелось, более того, некоторые вещи на этом подносе вызывали у меня отвращение. Но потом я вспомнила, что не ела уже больше суток. Мне нужно заботиться не только о себе, но и о ребенке… Я взяла кусок холодной утки и через силу съела, запив водой. Потом, едва вытерев пальцы, как была, в смятой одежде, побрела к двери.

Черные мушки мелькали у меня перед глазами. Очень болело горло. Пошатываясь, я вошла в прихожую перед покоями Александра. Д’Арбалестье, загородив собой проход, спал в кресле, бессильно развесив руки. Я стала бесцеремонно тормошить доктора.

Он открыл глаза и со вздохом стал шарить руками в поисках брошенных на пол очков.

- Вы оставили его одного?! - прошипела я в ярости.

- Одного? С ним сидит служанка. Я объяснил ей, что надо делать, пока я отдыхаю. Я, сударыня, - добавил он оскорбленно, - сделан не из железа, и мне тоже нужно поспать хоть четверть часа.

- Что с моим мужем? - спросила я, прерывая его.

- Ничего не изменилось.

- Значит, он… он…

- Он между жизнью и смертью, мадам. Только время покажет, что из этого выйдет.

Отбрасывая с лица спутанные волосы, я спросила:

- Что же, черт возьми, нужно сделать, чтобы помочь ему?

- Уже все сделано. Остальное зависит от его собственных сил. Рокового заражения крови, к счастью, пока не наблюдается. Но лихорадка очень сильна, и я не знаю, вынесет ли он ее. Он весьма обескровлен.

«Остальное зависит от его собственных сил»… Эти слова эхом отозвались у меня в мозгу. Может, к этим силам надо добавить мою любовь, и тогда они удесятерятся? Слушая д’Арбалестье, я вдруг поняла, что должна поломать его политику. Я очень нужна Александру. И больше не должна мириться с тем, что меня к нему не пускают. Во всем этом большом доме только я и волнуюсь за него до самой глубины сердца. Может, еще Анна Элоиза волнуется, но какую энергию может передать ему престарелая дама? Стало быть, я тут одна стою против смерти. А доктор… Он же не понимает, насколько для герцога важно само мое присутствие.

Оставив врача, я распахнула дверь. Служанка, сидевшая в полумраке комнаты, поднялась, увидев меня. Я знаком остановила её, потом сняла туфли, чтобы ступать потише, и на цыпочках приблизилась к кровати.

Лицо у Александра было такое же, как утром, - белое, без единой кровинки, кожа словно обтягивала скулы, под глазами залегли черные круги. Голова его металась по подушке, сквозь бинты на груди проступала кровь. Правая рука была в лубке, и когда он нечаянно шевелил ею, с его губ срывался стон. Он бормотал что-то - похоже, это была ругань, и я заметила, что его левая рука часто сжимается в кулак.

Меня обожгли жалость и сочувствие. «О, мой любимый! Любимый мой! Единственный мужчина, с которым я когда-либо была счастлива, как же спасти тебя?!»

Наклонившись, я коснулась его левой руки, и он бессознательно сжал мои пальцы так, что едва сдержала крик боли.