Лимонный стол

Мы в эту минуту стояли на кухне. Моя мать откупорила бутылку хереса и обвязывала горлышко полоской бумажного полотенца, чтобы не накапало, если мой отец, разливая, допустит промашку. Меня всегда ставило в тупик, отчего она не разливает сама, сэкономив бумажное полотенце?

— Упал, дуралей старый. — Моя мать затянула узел точно рассчитанным усилием: она лучше кого бы то ни было знала, что бумажное полотенце разорвется, если его потянуть слишком сильно.

— Но ты себя нормально чувствуешь, папа?

— Лучше не бывает, спроси у правительства.

Попозже, когда моя мать мыла посуду, а мы, вдвоем смотрели по телику дневные соревнования по снукеру, я сказал:

— Но как это случилось, пап?

— Упал, — ответил он, не отводя глаз от экрана. — Ха! Так и знал, что он промажет, да что эти молодые ребята понимают в игре? Только бить, и никакой сноровки.

После чая мои родители сели играть в «Эрудит». Я сказал, что просто посмотрю. Моя мать выиграла. Как обычно. Но что-то в том, как держался отец, постоянно вздыхая, будто судьба послала ему буквы, которые ну просто никак между собой не сочетаются, заставило меня подумать, что он и не пытался составлять слова.

Полагаю, мне следует рассказать вам про деревню. Собственно говоря, это нечто вроде перекрестков, где около сотни людей живут в соседстве друг с другом. Имеется треугольный выгон, обгрызенный небрежными автомобилистами и мотоциклистами; деревенский зал, оскверненная церковь, бетонная автобусная остановка, узкогубый почтовый ящик. Моя мать говорит, что в деревенской лавке «есть все необходимое», из чего следует, что люди делают там покупки, чтобы ее не закрыли. Ну а бунгало моих родителей вместительно и безлико. Бревенчатое, бетонированные полы, двойное остекление, в стиле шале, как выражаются агенты по продаже недвижимости, — иными словами, островерхая крыша укрывает и большой чулан для ржавеющих гольфовых клюшек, и отслуживших свое электрических одеял. Единственная убедительная причина, почему там вообще стоит жить, которую однажды привела моя мать, заключалась в том, что в трех милях оттуда находится очень хороший исправительный центр.

В трех милях в противоположном направлении находится убогий клуб Британского легиона. Мой отец имел обыкновение ездить туда днем по средам, «чтобы не путаться под ногами у начальства». Сандвич, пинта темного пива, партия на бильярде с кем-нибудь, кто тоже завернул туда, а затем домой, к чаю, в одежде, попахивающей сигаретным дымом. Он хранил форму легионера — коричневый твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях и песочно-коричневые кавалерийские брюки — на вешалке в чулане. Эти вылазки по средам были одобрены, а быть может, и предписаны моей матерью. Она утверждала, что мой отец предпочитает бильярд снукеру, потому что шаров на столе меньше, и ему не надо думать слишком много.

Когда я спросил моего отца, почему он предпочитает бильярд снукеру, он не ответил, что бильярд — игра джентльменов, или более тонкая, или более элегантная. Он сказал: «Бильярд не имеет конца. Партия в бильярд может продолжаться вечно, даже если все время проигрывать. Я не люблю, чтобы что-то кончалось».

Мой отец редко выражался в таком духе. Обычно он придерживался своего рода улыбчато-заговорщицкого тона. Используя иронию, он избегал выглядеть подобострастным, но вдобавок выглядел и не слишком серьезным. Наша манера разговаривать следовала давно установившейся традиции: товарищеская, приятельская, уклончивая; теплая, но, в сущности, на расстоянии вытянутой руки. Английская, о да, английская, черт побери, сугубо английская. В моей семье мы не обнимаемся и не хлопаем друг друга по спине. Ритуалы общения: наши права на них заказываем по почте.

Вероятно, может возникнуть впечатление, будто я благоволю к моему отцу. Я не хочу представлять мою мать придирчивой и лишенной юмора. Ну, показать себя придирчивой она умеет, это так. И лишенной юмора, если на то пошло. В ней есть нервная подтянутость: даже в пожилом возрасте она не прибавила в весе. И, как ей нравится повторять, она всегда не терпела дурней. Когда мои родители только-только переселились в деревню, они познакомились с Ройсами. Джим Ройс был их врачом, и врачом старой закалки — из тех, что пили и курили и утверждали, что удовольствия еще никому вреда не приносили, пока не умирали от сердечного приступа, еще далеко не достигнув среднестатистического мужского возраста. Его первая жена умерла от рака, и Джим женился во второй раз еще до истечения года. Элси была общительной пышногрудой женщиной, моложе его на несколько лет, она носила оригинальные очки и, как она выражалась, «любила поплясать». Моя мать называла ее за глаза «Джойс-Ройс», и еще долго после того, как было точно установлено, что свою предыдущую жизнь Элси провела, опекая своих родителей в Бишопс-Стортфорде, продолжала утверждать, будто Элси была регистраторшей Джима Ройса и принудила его к браку шантажом.

— Ты же знаешь, что это не так, — иногда возражал мой отец.