Лимонов

Политические убеждения Эдуарда невнятны и очень абстрактны. Под влиянием Дугина они становятся еще более невнятными, но менее абстрактными: он понабрался от учителя полезной информации. Не противопоставляя фашизм коммунизму, Дугин почитает их в равной степени. В его пантеоне собраны в одну кучу Ленин, Муссолини, Гитлер, Лени Рифеншталь, Маяковский, Юлиус Эвола, Юнг, Мисима, Гроддек, Юнгер, Майстер Экхарт, Андреас Баадер, Вагнер, Лао-цзы, Че Гевара, Шри Ауробиндо, Роза Люксембург, Жорж Дюмезиль и Ги Дебор. И когда Эдуард, чтобы нащупать пределы допустимого, предлагает включить в этот список Чарльза Мэнсона – Дугин сразу соглашается: пусть эти ребята потеснятся, чтобы дать ему место. Друзья наших друзей – наши друзья. Красные, белые, коричневые – какая разница? Единственное, что следует принимать во внимание, – тут Ницше прав – это жизненный порыв. Эдуард с Дугиным довольно быстро сходятся на том, что их товарищи по оппозиции мелко плавают. Ну, Алкснис еще туда-сюда, он – наш человек, но остальные… К тому же они приходят в выводу, что прекрасно дополняют друг друга. Человек мысли и человек действия. Брамин и воин. Волшебник Мерлин и король Артур. Вместе она способны свернуть горы.

Кто из них придумал название Национал-большевистская партия? Позже, когда они разойдутся, каждый станет приписывать эту заслугу себе. Еще позже, когда они попытаются обрести респектабельность, оба станут обвинять в этом другого. Ну а пока они просто очарованы друг другом. Обоим страшно нравится название, которое Эдуард – и это никем не оспаривается – нашел для своей будущей газеты: «Лимонка», ручная граната. Обоим нравится и флаг, который нарисовал прямо на кухонном столе один знакомый художник, кроткий, как агнец, обожающий писать пейзажи Умбрии и Тосканы. Этот флаг – белый круг на красном фоне – напоминает нацистское знамя, с одним лишь исключением: в белом круге, вместо фашистской свастики, черные серп и молот.

4

У них есть флаг, название газеты и название партии. И один человек в партию уже вступил – студент с Украины Тарас Рабко. Начало положено. Большевики, фашисты и нацисты – те, на кого они равняются, – свое восхождение к власти начинали с меньшего. Чего им не хватает, так это денег. И Эдуард, в надежде найти необходимые средства, возвращается в Париж.

Он провел там все лето 1993 года, и это была странная поездка. Вот уже почти два года, как он разрывается между политикой в Москве и войнами там, где они вспыхивают, бывая дома лишь проездом. В маленькой квартире, которую они делят с Наташей, он чувствует себя чужим. Он отвык от нее, а Наташа привыкла жить без него и наверняка спать с другими. Немногочисленные парижские друзья, шокированные его боснийскими подвигами, отвернулись от него. Кампания в прессе разоблачает сговор между крайне правыми и крайне левыми, и если бы понадобилось составить словесный портрет тех, кого называют «красно-коричневыми», то это был бы вылитый Лимонов. Его ставки резко упали, печатавшие его издатели не хотят общаться даже по телефону. Ну, что ж: сегодня он чувствует себя не столько писателем, сколько воином и профессиональным революционером, и то обстоятельство, что в этот мирок пугливых буржуа двери для него отныне закрыты, скорее радует, чем огорчает. Но проблема в том, что других источников дохода, кроме литературы, у него нет, а между тем единственное, что ему удается продать, – это военные репортажи – в издательство L’Age d’homme , принадлежащее некоему сербу-патриоту. И это все. Дугин, который поддерживает контакты с крайне правыми в Европе, полон оптимизма и направляет Эдуарда по их адресам. Пустая трата времени: во время тайных встреч в невзрачных лавчонках с отсиживающимися там, насмерть перепуганными экстремистами он получает лишь добрые напутствия, поскольку в своем копеечном бизнесе эти ребята и так с трудом сводят концы с концами. Что же касается его собственных связей, то хоть он теперь и изгой, но одна дверь всегда останется для него открытой: есть человек, которого трудно смутить чем бы то ни было, и ничья плохая репутация его не остановит. Но, увы, Жан-Эдерн Алье уже не живет на площади Вогезов. Он обвинил в нечестности Бернара Тапи[46] и за клевету был вынужден по суду выплатить в возмещение морального ущерба четыре миллиона, так что с большой квартирой, где заседала редколлегия L’Idiot, пришлось расстаться. Жан-Эдерн, побывавший под судом, обремененный долгами и дышащей на ладан газетой, разумеется, не может дать Эдуарду ничего. Кроме приглашения приехать в его замок в Бретани.