Линия фронта

Степка складывал дранку в доме на половине Ковальских, там комнаты сохранились лучше, да и подальше от улицы.

Однако вечером, когда пришли с работы мать и Нюра, все крепко задумались. Гадай не гадай, а оставлять в пустом доме дранку — дефицитный в разрушенном городе материал — рискованно. Особенно потому, что такой ненадежный сосед — старик Красинин — видел, как завезли дранку.

— Всю, возможно, и не заберет, — сказала Нюра, — но ополовинить может.

— Давайте сторожить, — не подумав, предложила мать.

— Кто будет сторожем? — спросила Нюра. — Степан мал. А нам завтра работать. И потом я страсть как темноты боюсь. Нет. Нужно искать другой выход.

И она нашла.

Пока Нина Андреевна на примусе готовила ужин, Степка с Нюрой отправились в гости к старику Красинину. Было уже темно. И звезды поджидали луну. И ветер дул с моря теплый и соленый. Он не пахнул больше гарью и порохом, потому, что последний раз Туапсе бомбили около двух месяцев назад.

Калитка старика Красинина не была на запоре. Но, чтобы ее не трепал ветер и во двор не проникли бездомные собаки, на столбе висел круг из толстой проволоки. Он и придерживал калитку.

Если Красинин и удивился позднему визиту соседей, то все равно виду не подал. Без приветливости, но и без хмурости он как-то обыкновенно сказал:

— Проходите, пожалуйста.

Пропустил в коридор и закрыл входную дверь на задвижку. В коридоре стоял запах кислой капусты и керосина. Степан и Нюра не двигались, потому что было темно. Старик обошел гостей, задев Степана боком, открыл дверь в комнату.

Сноха сидела у стола, где горела керосиновая лампа, штопала какую-то вещь. Витька, обложенный игрушками, улыбался, поманил Степана рукой.

Степан присел к нему на кровать. Нюру старик усадил на табурет.

— Дедушка, — вежливо сказала Нюра, — я пришла к вам по делу.

— Понятно… — протянул Красинин. — Без дела по ночам ныне не ходят. Давча — другое понимание. Давча, до войны значит, молодежь от ночных прогулок удовольствие имела.

— Конечно. Вам виднее, — Нюра была очень вежливой, — вы же тоже…

— Я тоже… Я, бывалочи, по твоим летам, более четырех часов в сутки и не спал.

— Так мало?

— Точно говорю… Ну вот… Официантом я у хозяина работал. Ресторан наш «Чародей» в четыре часа пополудни, то бишь в шестнадцать ноль-ноль, открывался. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Нюра.

— Ну вот… Пока выручку сдашь. То да се… В пять часов до постели добираешься. А в девять уже на ногах. Какой дальше сон!

— Тяжелая работа, — на всякий случай вздохнула Нюра.

— А-а… — поморщился Красинин. — Что ваше поколение понимает в тяжелой работе? Вот она, — он показал пальцем на сноху, — носки штопает. А я носки не только не штопал, но и не стирал. Куплю дюжину, запачкались — выбрасываю…

— Да разве ж это по-хозяйски? — не выдержала Нюра.

— Сорочек имел две дюжины…

— И тоже выкидывали? — испугалась Нюра.

— Нет, — покачал головой Красинин. — Сдавал прачке. Но у меня каждый день свежие рубашки. Галстук-кисочка. А чаевые! Да ты знаешь, сколько у меня в революцию денег пропало. Тыщи!

— Обокрали? — участливо предположила Нюра.

— Меня? Да я сам, дочка, кого хошь раздену. В бумажки деньги превратились. В простые, ненужные бумажки, даже для сортира негодные. Не веришь?.. Витька!

Витька шмыгнул под кровать. И через несколько секунд вылез оттуда со старым, затасканным баулом.

Красинин щелкнул замочком, баул раскрылся. Степан не стерпел, поспешил к столу.

— Вот смотри! — Красинин перевернул баул, и на стол посыпались зеленые, желто-розовые, просто желтые прямоугольные бумажки. Да, конечно, это были деньги. Хорошо сохранившиеся деньги разных достоинств. Они лежали на столе, красивые и пестрые, словно листья, тронутые осенью.

— Екатерина Великая. — Старик указал на сторублевую кредитку, где была изображена холеная женщина в длинном тяжелом платье, с короной на уложенных волосах.

— А что это у нее в руке? — спросила Нюра.

— Скипетр, — ответил старик.

— Это же за сколько лет нажито! — пожалела Нюра.

Красинин махнул рукой:

— Для того тебе показал, чтобы ты не брехала о том, чего не знаешь. В том разе и про шибко тяжелую жизнь…

Поплевав на пальцы, Красинин бережно стал складывать деньги в пачки, сортируя по достоинствам, и продолжал это делать на протяжении всего остального разговора с Нюрой.

— Я к вам с какой просьбой? Мне дранку привезли. Хотим крышу крыть. Не взялись бы вы, дедушка, за эту работу? Говорили, вы на все руки мастер.

— Правильно. Только, говоришь, ты дранку привезла? Как понять? С Мартынюками жить собираешься? Или на квартиру поляков метишь?

— На квартиру поляков.

— Из села, значит?

— Из Георгиевского.

— Губа не дура. Толковая ты девка. Может, мы с тобой и договоримся.

— Хорошо бы.

— Сколько дранки?

— Тридцать сотен.

— Не хватить может.

— Постараться надо.

— Старайся не старайся. Дом — махина.

— Много еще дранки нужно?

— Да хотя бы сотен пять.

— Достану.

— Ну и хорошо. А стропила у вас есть?

— Какие стропила?

— Обыкновенные. На которых крыша держится.

— Мы не знали.

— Так… А рейки есть?

— Нет.

— Умники! На что же я буду дранку класть? На белый свет? А гвозди есть?

— Есть немного, — вступил в разговор Степка.