Линкольн в бардо

Двое или трое из нас хватали кого-нибудь и тащили подальше, потому что было холодно и тела совершенно замерзали. В тот день я узнал, что человек может ко всему привыкнуть. Вскоре все это казалось нам уже нормальным, мы даже начали шутить, выдумывали всем им имена в зависимости от того, как они выглядели. Этот — Крючок, этот — Долбанутый, этот — Половинкин.

Брауэр. Там же.

Мы нашли двух ребят, они держались за руки, лет по четырнадцать-пятнадцать им было на каждого, и они словно решили вместе пройти в эти темные ворота.

Гейтс. Там же.

Скока ищо народа вы собираитесь отправить на тот свет прежде чем уйдете? Вот тока што наш маленький Нейт стаял на том масту с удачкой а где он теперь? И кто атправил его сюда, в том Извищении что он видел до последней букавки, там видитилисэр, стояла ваше имя «Авраам Линкольн».

Источник:

«Письма президенту Линкольну»Редакторы-состаители Джозефина Баннер и Эвелин Дрессман.Письмо Роберта Нансуорти, Бунсборо, Мэриленд.

XLVIII

Но он-то всего один.

И этот груз едва не убивает меня.

Скорбь возросла. В три тысячи раз. Пока. На сегодня. Гора. Мальчиков. Чьих-то мальчиков. Должен жить с этим. Может быть, моего сердца не хватит для этого. Одно дело дергать рычаг и не видеть результатов. Но в этом заключен пример — а он дорогого стоит, — того, чего я достигаю приказами, которые я…

Может быть, моего сердца не хватит для этого.

Что делать. Объявить окончание? Сказать, что жизни тех трех тысяч потрачены зря? Запросить мира? Превратиться в идиота рулевого, который на полном ходу меняет курс, в короля нерешительности, в посмешище на века, бестолкового деревенщину, тощего мистера Поворот Кругом?

Она вышла из-под контроля. Кто ею руководит. Кто ее начал. Чье появление на сцене положило ей начало.

Что я делаю.

Что я делаю здесь.

Теперь все чепуха. Пришли эти плакальщики. Руки вытянуты. Сыновья живы. На лицах вынужденные маски скорби, имеющие целью скрыть всякие признаки счастья, которое… которое продолжается. Они не могли скрыть, как они пока еще радуются своему счастью иметь все еще живых сыновей. До недавнего времени я был одним из них. Прохаживался, посвистывая, по бойне, отводил глаза от крови, мог смеяться, мечтать и надеяться, потому что пока этого еще не случилось со мной.

С нами.

Ловушка. Страшная ловушка. Ее устанавливают в день твоего рождения. Но когда-нибудь наступит последний день. Когда тебе придется покинуть это тело. Плохо. Потом мы приносим сюда ребенка. Условия игры усложняются. Ребенок тоже должен уйти. Все радости должны быть запятнаны этим знанием. Но мы, глупые, на что-то надеемся, мы забываем.

Господи, да что же это? Вся эта ходьба, потуги, улыбки, поклоны, шутки? Это столосидение, рубашкоглажение, галстуковязание, туфлечистение, вояжепланирование, ваннопеснопение?

А его нужно оставить здесь?

Неужели человек должен кивать, танцевать, гулять, рассуждать?

Как прежде?