Липкие сны

Настроение было хорошим. Видимо, прав оказался один его друг-военный, когда говорил, что похмелье после того, как ты бросил курить – это очаровательное состояние лёгкого облачка, а не свинцового грузила. Да, к тому же, и сновидение этой ночи не шло ни в какое сравнение с тем прошлым, где был зал, зрители и рукоятка мясорубки.

Андрей прошёл голым на кухню, напился воды прямо из носика чайника.

Потом направил себя на водные процедуры.

Сидя в ванной, с лейкой, перекинутой через плечо, он внимательно рассматривал руку. Конечно, ни ожога, ни покраснения на коже не оказалось. Андрей принял контрастный душ и похвалил себя за это.

Вытираясь полотенцем, он улыбался.

А когда приготовил фирменный «Завтрак Чемпиона», то даже сказал в пустоту комнаты: «Молодчага!»

За годы одинокой жизни и более-менее свободного графика Андрей вывел формулу идеального завтрака. Тот состоял из овсянки на воде, одного яблока, нарезанного тонкими дольками, и двух варёных яиц, по капле горчицы на каждой четвертинке. Последней деталью этой картины, что красовалась на большой белой тарелке, были тонко нарезанные кусочки чёрного шоколада, которые повар втыкал в овсянку, и они таяли в каше, добавляя блюду особенную пикантность.

Он подцепил вилкой очередной комок каши. От неё тянулась полоска растопленного шоколада. Андрей, стараясь не запачкать подбородок, положил кашу в рот и довольно промычал.

Он похвалил себя и за рецепт, и за завтрак.

И если не это было отличным началом дня, то, чёрт возьми, что тогда?

– Баба, – ответил голос Роберта в голове. – Бабу тебе надо.

– Такую, как у тебя? – парировал он воображению.

Воображение заткнулось, но в памяти кое-что дрогнуло, даже булькнуло, как большой пузырь на маслянистой глади. Андрей продолжил напевать мелодию чуть громче, и круги на поверхности памяти разошлись.

Уже сто лет он не просыпался с музыкой в голове, а раньше, давным-давно, так начиналось каждое утро. В те годы, открывая глаза, Андрей слышал, как душа его исполняет какую-нибудь из любимых песен. Обычно это было что-то энергичное или же легкое, как «Cool Cat». Он точно помнил, что такие пробуждения были в порядке вещей во время учёбы в институте, но потом пропали. А тут вдруг – впервые за столько лет?

Не иначе как хороший знак, решил для себя Андрей.

Потом он вспомнил о неудачном путешествии в костёл, но теперь уже не слишком грустил из-за этого. И ещё вспомнил об одном месте, куда приходил, когда был школьником, чтобы просто посидеть в тишине, подумать…

– …и спрятаться… – булькнула память.

– Заткнись.

Вдруг он понял, что нужно было сразу отправиться именно туда. Ещё вчера.

Андрей медленно поднял руки к потолку и почувствовал, как тянутся мышцы вдоль позвоночника, зевнул, и само собой в памяти всплыло название песни – «Cool Cat».

Кот заглянул в смартфон, который сообщил, что на улице сегодня всего-то минус пять, и можно обойтись без термобелья.

Андрей подмигнул экрану и стал одеваться.

Перед тем, как шагнуть за порог, он замер. Вернулся за паспортом (на обложке которого тоже были коты), подумал немного, поднял с пола рюкзак и бросил внутрь чистый ежедневник в твёрдом переплёте и ручку. Снова посмотрел на себя в зеркало и открыл дверь.

Вопрос несоответствия

Здесь почти ничего не изменилось с тех пор. Пол перестелили, но и новый линолеум со временем протёрся всё в тех же местах, а там, где его когда-то порвали каблуки неосторожных посетителей, лежали заплатки из тонкого оцинкованного металла, прибитые гвоздиками.

Линолеум стал первым, на что он обратил внимание, и теперь, ожидая библиотекаря у его стола, рассматривал зал, перебирал детали.

Мир, в котором прошла важная часть детства, почти забытый мир, теперь оживал. Поблекшие краски расцветали, словно картинки, с которых стираешь слой пыли, они начинали дышать и становились полнокровными.

Старые школьные парты, на столешнице которых поколения детей проводили шариковыми ручками по желобкам древесного узора или что-то царапали. Негромкое и до чёртиков уютное потрескивание батарей, что тянулись по полу вдоль окон и напоминали задремавших сытых питонов молочного цвета. Священная тишина, в ней только и было слышно, как щёлкает секундная стрелка круглых часов на стене – прямо над столом библиотекаря. И деревянные ящички с карточками из плотной коричневой бумаги самого низкого сорта.

И, конечно, запах. Тогда, в детстве, этот запах был символом покоя, безопасности и уюта. Он был символом надёжности мира читального зала, мира, где нет времени, нет угроз, а есть только невидимый полог, скрывающий от всего самого плохого, что может поджидать по ту сторону больших окон.

Пахло старой бумагой и книжными корешками, форзацами – какие-то целые, другие – надорванные, но аккуратно подклеенные бумажными полосками. Скотчем теперь, может, и пользовались, но одно звучание слова здесь, в этом месте, казалось Андрею чем-то оскорбительным и пошлым – в старомодном смысле.