Лирика

В стихотворении "действуют" три силы, три образа: всадник, Мерани, ворон. Всадник - мятежная душа самого поэта, и все стихотворение - его обращение к Мерани. Мерани - бешено несущийся благородный конь, - образ, идущий из грузинской мифологии. Ворон же - черный, с дурным глазом, вестник ужасов и смерти, - общераспространенный символ рока.

В драматической экспрессии стиха читается стремление мятежной души разорвать все путы, которыми оплели ее темные силы зла и неминуемости, а сплетение этих темных сил и есть судьба, есть то, чего не избежать. Как будто нет выхода. Но нет, поэт освобождается от безнадежности. С судьбой можно и нужно бороться устремленностью вперед, движением, действием, непримиримостью. Свет высокой души может рассеять мрак неизбежности. Поэт провидит иной гармонический мир за пределами судьбы.

"Мерани" - величественное романтическое воплощение непокорной и несгибаемой души человека. Вслед поэту-всаднику, которого без пути-следа мчит Мерани, каркает черный ворон. Это фантастико-драматическая картина, вырисовывающаяся уже в первых строкам стихотворения, в последующем напряженно нарастающем движении стиха наполняется глубоким содержанием, путь борьбы с судьбой есть путь преодоления безнадежности, усталости, страха смерти. И все это раскрывается с поэтической конкретностью, свободной от какой-либо риторики: Мерани должен рассечь вихри, разрезать волны, преодолеть горные кручи, лететь так, чтобы сократить нетерпеливому всаднику дни пути, презирать бури, презирать зной и не щадить усталого наездника. Ведь от этой усталости нить ведет к той утомленности, которую в поэме "Судьба Грузии" олицетворяет царь Ираклий. Разве не ощущается утомленность многострадальной страны в его словах: "Требуется некий перелом. Надо дать грузинам отдышаться". Позже поэт этот мотив усталости с еще большей лирической силой выразил в прекрасном стихотворении "Моя молитва". Моля бога утишить его земные страсти и само молчание счесть за молитву к нему, поэт ищет мирного пристанища:

Ключ жизни, утоли мою печаль

Водою из твоих святых истоков.

Спаси мой челн от бурь мирских пороков

И в пристань тихую его причаль.

В "Мерани" мотив утомленности, взятый в ее крайнем выражении, доводится до его отрицания. Тут жажда покоя отброшена неуемностью, беспредельной устремленностью Мерани. Этот сильный душевный порыв должен рассеять черные беспокойные мысли, стереть с души следы зла и порока времени, ибо, как писал поэт в 1842 году (год создания "Мерани") Маико Орбелиани: "Истинное счастье, высшее наслаждение, которое человек получает от этого мира", это только от "...красоты души, непорочности сердца", "на другие радости мира взирай холодно, гордо и знай, что они преходящи".

Лишь освободившаяся от темных наслоений времени душа может приобщиться к высшей гармонии - доверить свою тайну звездам. На пути, ведущем к этой гармонии, можно не сожалеть о расставании ни с отчизной, ни с близкими и родными, ни с возлюбленной. Своей душевной экспрессией поэт прорывается за грани национального, за пределы родины:

Где ночь настигнет, где свет застанет,

пусть там и будет родимый дом.

О, лишь бы верным поведать звездам,

что в темном сердце горит моем!

Поэт прекрасному, восторженному и безумному порыву Мерани дает развеять стон своего сердца - след любви. И это также преодоление превратностей и зла мира... Ведь любовь, вдохновившая поэта на такие творения любовной лирики, как "Княжне Е[катери]не Ч[авчава]дзе", "Серьга", Е[катери]не, когда она пела под аккомпанемент фортепьяно", "Глаза с туманной поволокою...", "Как змеи, локоны твои распались...", "Вытру слезы средь самого пыла..." и др., на самом деле оставила в его сердце глубокую рану, горечь оскорбленного чувства. Известно, что юный поэт самозабвенно любил дочь поэта Александра Чавчавадзе - Екатерину. Мы не знаем перипетий и внутреннего драматизма этой любви, знаем только о резком расхождении жизненных путей поэта и его возлюбленной - она стала супругой владетеля Мегрелии Дадиани. Но кто знает, упивалась ли счастьем красавица или какое-то печальное предчувствие все же мучило ее, когда влюбленный в нее поэт, рукописный сборник стихов которого уже лежал у нее, боролся со смертью где-то далеко, в землянке, и в бреду предавался несбыточной мечте - "губы жадные серьгой прохладною чуть-чуть остудить"... Но чем была бы история одной несчастной любви, если бы она гением поэта не превратилась в факт немеркнущей поэзии? Надо думать, что и в стихотворении "Я храм нашел в песках...", в котором говорится о коварстве мира, судьбы и людей, об одиночестве, именно трагедия личного чувства поднята до столь глубокого человеческого трагизма, до истинной поэзии.

Однако это чувство одиночества сливается с душевной устремленностью поэта, пробившейся в бешеной скачке Мерани, как ее внутренний импульс. И доведенное до крайности чувство трагизма разряжается и выливается в свою полную противоположность - в счастливое чувство освобождения от тисков судьбы:

Несись, Мерани, мой конь крылатый,

умчимся вместе, за грань судьбы.