Лисы мастерских

«К двум неизвестным лицам (Василию Некрасову и Евстигнею Сырцову) на прииске "Свободный" присоединилось третье неизвестное лицо (лейтенант госбезопасности Евгений Замятин). Теперь они уже втроем входят через антенну в порочные сношения с представителями зарубежной разведки. Объем передачи сведений катастрофически растет. Скоро не останется у нас того, чего не будут знать враги. И отпадет необходимость в охране тайн и секретов».

«Спасите наше небо. Под напором трех пар рук ему явно несдобровать. Вижу, что оно долго не продержится. Чувствую, как небесная твердь поддается под руками злобных очернителей правды и грядут стихийные катаклизмы. Летчики-истребители не смогут твердыми руками держаться за штурвалы. Небо в дырах промокнет от слез матерей. Родина вопиет как раненая в самое сердце волчица».

Майор из ГУЛАГа, мечтавший о работе карусельщиком в забытом парке, сгреб бумажки, скомкал и швырнул в ящик стола. Он по приказу Коммунистической партии всю жизнь сажал, пытал, калечил и убивал людей. Не было изуверств, которых бы он не совершал. Хруст костей, возюканье мокрой тряпки, собиравшей кровь с бетонного пола, сдавленный предсмертный хрип перерезанного горла, шлепки молотка по лицу были для него куда привычнее, чем смех. Это дало знание человеческого нутра, а потому он не верил ни в какие заговоры, но знал: человек с раздробленными конечностями возьмет на себя любую мерзость.

Дело эфирных алкашей норовило разрастись. Опыт палача подсказывал: настоящие, испытанные временем и напившиеся человеческой крови советские стукачи никогда не пишут только в одну инстанцию. Потому просто игнорировать доносы – подставлять себя под неминуемый удар сверху или сбоку. Нужно было действовать куда изощреннее. Сначала завести дело, а затем спустить его на тормозах из-за отсутствия состава преступления.

Майор с безразличным вздохом обреченного взял новую папку, поставил на ней число 2734472, оттиснул фиолетовый штамп «Хранить вечно», хмыкнул по поводу второго слова и начал заполнять реестр содержимого. Дело создавалось, чтобы избавиться от него. Фигурантов разлучили.

Через неделю Василий неожиданно получил большой, выгодный и престижный заказ: оформить кафе в районном центре. Тут же отправился туда, прихватив с собой лейтенанта, который так продвинулся в поисках истины, что ни на кого не реагировал, а говорил теперь исключительно на языке звезд: попеременно невнятно мычал, жалобно блеял и умильно мяукал, вмещая в эти звуки все доступные ему эмоции и знания.

Под кафе «Забытая мелодия» решили приспособить длинный барак – бывшую столовую концентрационного лагеря. Совсем недавно она одновременно кормила три тысячи заключенных. Едва переступив порог земляного пола, Василий почувствовал неистребимый запах баланды: смесь негодных для питания продуктов с солидолом, на котором они готовились. К вони тут же добавились угрюмый бессловесный шорох и жадные торопливые глотки – ложек не было – баланду и кашу пили через края мисок.

Все это бесконечным эхом летало между голыми стенами и сгущалось у высоких подобий столов, к которым не полагалось скамеек. Тени надзирателей мелькали калейдоскопом унылых безликих фигур в овчинных полушубках. Из маленьких окон, отталкивая друг друга и противно визжа, лезли бесенята. Ворота за спиной норовили захлопнуться и отсечь от остального мира. Снаружи свободы было не больше. Но рабство искупалось свежим воздухом.

Утонченный график решил интерьер радикально. Он задал себе три вопроса: кем, по какой причине и справедливо ли забыта мелодия? Ответы сначала сошлись в точке невозврата портовой таверны в описании Стивенсона и Грина. Но потом резко перепрыгнули к футуризму и выродившемуся в безликие коробки, но когда-то блистательному конструктивизму.

Рабочими руками при Василии стало целое отделение солдат. Он хорошо понимал, что выход из воинской части для парней – радость, и любым способом старался помочь ребятам. Приносил им продукты, водку, сигареты, задерживал их как мог.

Особенно жалел долговязого паренька с мучнисто-белой кожей по имени Игорь Буттер. Игорёк был из одного города с Васей, мечтал стать художником. Между ними сложилось даже что-то вроде дружбы с налетом наставничества.

Василий Васильевич советовался с Игорем на равных. Обсуждая кусок интерьера, они углублялись в законы оптической перспективы, восприятия цветов и форм. График мудро без оттенка искусственности вел эту игру, которая обогащала обоих и согревала в суровом краю, где искусство признавалось только как результат партийного окрика или надрывной блатной тоски.

С помощью листов фанеры, солдат и досок Василий так искривил пространство барака, что оно из унылого проходного двора, по которому даже собаки пробегают, опасливо зевая, превратилось в таинственный коридор, где на каждом шагу открываешь неожиданные формы.