Литература как жизнь. Том II

«Как там Кожинов?» – первым делом спросил у меня Френсис Фукуяма, провозгласивший с подсказки Александра Кожева воцарение западного миропорядка концом истории. А Уолтер Лакиер, выводивший гитлеризм из черносотенства, говоря со мной о Вадиме, признал: «Осведомленный противник». Он же рассказал: корпорация БиБиСи решила не показывать кожиновское интервью. Видимо, потому что Вадим действительно не выглядел не знающим о чём говорит. Многие его зарубежные друзья в страхе за себя отшатнулись от него. Не упрекаю их, знаю, что это за страх, какой силы и чем грозит. Однако Повествовательное Общество было не против моего предложения пригласить на юбилейный бахтинский съезд всю троицу – виновников торжества – Серегу (официально Сергея), Генку (официально Георгия) и Вадима. Американцы, правда, выражали сомнение, что Бочаров согласится выступать в вместе с Кожиновым, но Сергей сказал «Приеду». Согласие дал и Гачев. Дальше, как в анекдоте про слона и колхозника: «Съесть он съест[стог сена], тольки хтож яму дась?». И нам денег не дали. Таков незримый рычаг управления. Управляет, разумеется, не правительство. У кого просят, те пристрастно интересуются, на что и для кого просят. Нельзя и думать, что дадут вам деньги, а вы приглашайте, кого вам вздумается, а те станут выражать мнения, неприемлемые для тех, кто деньги дал. На исходе холодной войны Советник по культуре Американского посольства в Москве был отстранён от своей должности, допустив политическую оплошность: по его инициативе в США оказались приглашены не диссиденты, а те, кого называли патриотами. Кто же взбунтовался? Налогоплательщики, которых патриоты не устраивали. Это я знаю из первоисточника, ко мне, координатору советско-американских проектов, советник обратился с просьбой подсказать имена патриотов. Не помогла и ссылка на самого Бахтина. Когда мы были у него в Саранске, Бахтин, улыбаясь без амбивалентности, сказал: «Не-ет, без них нельзя. Без евреев нельзя. Ничего не получится!» За отсутствием средств замысел Бахтинского юбилея не осуществился, хотя успели выпустить афишу:

Специальное заседание, посвященное «Проблемам поэтики Достоевского» Михаила Бахтина с участием Сергея Бочарова, Георгия Гачева и Вадима Кожинова.

«Вы не знаете Кожинова!… Он человек совершенно бесстрашный… А его отношение ко мне?… Ведь если бы не он…».

М. М. Бахтин: Беседы с В. Д. Дувакиным, Москва: «Согласие», 2002.

Вадим загонял нас в Бахтина, требуя, чтобы мы сжигали всё, чему поклонялись. «Некогда я считал…, – говорил он, низвергая своих прежних кумиров в литературоведении, – но сегодня я понимаю, что Бахтин…». Вадим! Вадим! А если придёт очередь Бахтина? Отвечал он мелодией Моцарта:

Та-ра-рам, та-ра-рам, та-ра-ра-ра…

Кто это видел и слышал, у того, я думаю, сохранились в памяти – перед очами души – голос и лицо, способное поспорить по богатству контрастных оттенков с гоголевским портретом Ноздрева в исполнении Бориса Ливанова, добродушное с хитрецой, вдохновенное и лукавое, лицо энтузиаста без удержу: ради захватившей его идеи увлечет за собой и, быть может, вознесет высоко, а то вдруг, пожалуй, бросит в бездну без следа. Подобно персонажу из «Мертвых душ», фигура историческая, наделенный историческим чутьем и способностью творить историю, о которой потомки будет читать в учебниках, Вадим мог попасть и в любую из историй того сорта, о которых составляют милицейско-полицейские протоколы и, главное, никто, в том числе он сам, не способен был предугадать, где одна история перетечёт в другую. Не этому ли учил Бахтин?

«Вернём, всё вернём!» – выкрикнул Вадим, обращаясь к нашему немецкому спутнику Эдварду Ковальскому, владевшему русским. Это – 60-е годы, ехали мы Охотным рядом, на такси, мимо Университета, старого Старого. Эдвард вслух и не без иронии прочитал новое название улицы: «Прос-пект-Мар-кса». Целую эпоху спустя, в телефонном разговоре уже через океан, спросил я Вадима: «Помнишь, ты Ковальскому сказал “Вернём”? Вот вернули. Так ты это себе представлял?» Пауза. Потом: «Сразу не ответишь. Это долгий разговор». А разговор оказался последним.

Положение Лифшица

«Имя Лифшица мало что скажет читателю…».

Из Оксфордского журнала по искусству.