Литературная Газета 6302 ( № 47 2010)

Байтуган заглянул в курятник. Насесты были пусты, а на земляном полу распластался без признаков жизни петух. Кур действительно будто шайтан скрал.

 – Та-ак, если б зверь какой, он бы тут пуха-пера на перину натряс… – недоуменно поделился он соображениями с матерью. – Хорь, скажем, либо лиса… и не сезон им. Да они столько кур за раз не передушат, не унесут. Дела-а…

 – И правда – ни пушинки, – оглядела курятник Марпа апай. – Куда ж запропастились они? Петух с чего-то пропал… А, во-он в углу в соломку забилась пеструшка, живая будто, – старушка направилась к несушке.

 – Ой, живая! – обрадовалась она. – Да надо поискать, покликать, авось и другие найдутся. Чипа-чипа-чипа!..

Ещё несколько куриц показались из-под сарая, из бурьянов. Марпа апай задала птицам корму. И вскорости пеструшки собрались возле кормушки все до единой – кроме владыки гарема, петуха. Был кочет пёстр и жарок пером, заботлив к своим многочисленным подружкам, но годами уже не молод. И появление в курятнике неведомого крылатого страшилища довело его до разрыва сердца. Это и в птичьем мире случается. Падишах-петух не вынес неожиданного потрясения.

Байтуган всё поглядывал на разлапистый вяз. На душе у него от утреннего происшествия тоже было муторно. А вяз, как-никак, стоял на месте моления их рода. Жрецы обращаются в трудную минуту жизни к дереву как символу их духовной опоры, веры. Всё вокруг священного древа ухожено, чисто выметено, и вяз точно чувствует особенное человеческое внимание, стоит гордо и статно.

«А не сова ли с утречка в курятник наведалась? – размышляет Байтуган. – Она ведь углядела, куда мы липу-то с её дуплом умыкнули. Может, и прилетела отомстить за своего малыша?»

Он отыскал в зарослях крапивы тельце птички и в огороде, в укромном углу, похоронил, глубоко закопал обезображенного совёнка. И вроде полегчало на душе.

***

Пятый уже с сегодняшнего утра скворечник ладит Байтуган. Пилой пилит, топором рубит, молотком стучит, а в голове совсем другие мысли. Все думы о младшем сыне. Ему уже пять лет исполнилось. Бойким, здоровым растёт. Но не говорит. Немым родился. «Почему так случилось? Если бы я не свалил ту липу, может быть, совсем по-другому сложилась жизнь у моего сына? А ведь Ванюрка не разрешал мне её пилить. Не послушался. Упрямый всё-таки я. Почему тогда не послушался? А если пахталку унесу в лес и там оставлю?» – разные мысли лезут в голову Байтугана. Младшего сына уже несколько раз возили к знахарям из соседних деревень. Каждый из них по-своему говорит. Кто-то обнадёживает, что мальчик впредь будет разговаривать, другие твердят, что он немым и останется. Кому поверить? И доктора мальчика проверяли. Все одинаково сомнительно покачивали головами: труден случай, труден. Но немота без глухоты не совсем уж безнадёжна…

Байтуган, когда уверился, что сынок, похоже, обречён на немоту, в утреннюю рань возносил горячие моления инмару-богу под священным вязом. И тихомолком, мысленно просил прощенья у совы, которую по упрямой дурости своей обездолил…

В таких размышлениях, в долгой скорби своей Байтуган точно в тёмной яме. Прикосновение к ноге воротило на белый свет: стоит рядом Микаль, безмолвный его парнишка, ласково усмехается отцу. Затеплилась в отцовом сердце ответная улыбка.

 – Сынок пришёл… А вот погляди-ка, ладно ли у папки получилось? – указал он ребёнку на скворечник, который действительно можно было назвать игрушкой: беленький, точёный, славно пахнет свежей древесиной.

Малыш в ответ потешно оттопырил большой палец: красота, мол, отец.

 – Ах ты, шпингалет, дорогуша ты моя! Смекалистый растёшь, уже и на «большой» соображаешь… Эх, не беда бы наша с тобой! – отец обнял сына, пригорюнился. Присмирел и Микаль, будто разделяя отцову печаль, потом встрепенулся и… Отец не поверил ушам:

 – Паа-па! Па-па! – впервые подал сын свой голосишко, вскричал звонко и перепуганно, указывая куда-то вверх ручонкой. Свету не взвидел Байтуган от радости: сыну воротился голос, Микаль одолел немоту!

Отец поднял изумлённые глаза в направлении ручонки Микаля: на священном вязу сидела сова. В неурочное для неё время суток прилетела она неведомо зачем. Её жёлтые пронзительные очи глянули Байтугану прямо в глаза. И мужик почувствовал своим потрясённым сознанием: это она, это та самая птица, перед которой он столь необратимо, столь немыслимо жестоко виноват. Сова переступила на ветке, легко снялась с дерева, сделала широкий круг над Байтуганом и его сыном, над всем двором – и неспешно, редко взмахивая пёстрыми крылами, потянулась в голубоватую дымку, туда, где острыми, как у пилы, зубцами деревьев виднелся лес.

Байтуган из-под ладони долго, пока не растворилась в небе пернатая точка, провожал глазами сову. Затем, не говоря ни слова, будто в онемении, от которого только что избавила злая немочь его сына, низко, земно поклонился вслед улетевшей птице. Потому что всей своей верой в чудо, всей перенесённой своей мукой ощутил: это прилетело его прощенье. Прощенье и прощанье. Слёзы текли по его загорелому, истомлённому лицу.

***