Литературная классика в соблазне экранизаций. Столетие перевоплощений

Дело, оказывается, не в возрастной разнице, – сообщает картина. Дело и не в эпохе: унижать человека, жестко доминировать над ним, играть им и ломать его доступно энтузиастам во всякое время. Неизменен здесь только протест женщины, догадавшейся, что так мучитель, люто страдающий от своих комплексов и житейских ударов, ее не оставит. Неизменными остались, таким образом, и открытое настежь окно, и образ Богородицы в руках, и запоздалые стенания вдовца, живущего по принципу «стыд так стыд, падение так падение».

И наконец «Клетка», полнометражная (120 мин.) картина режиссера Эллы Архангельской, по мотивам повести Достоевского[104]

, со сценаристом Юрием Арабовым, который, видимо, и придумал, чтобы женщину, вышедшую из повиновения (Елена Радевич), ее муж, безымянный ростовщик (Даниил Спиваковский), не просто изгнал из супружеской постели, но купил на толкучем рынке клетку из металлических прутьев для крупных животных, поставил посреди своей гостиной, внес туда тюфяк на низких ножках, плоскую подушку и медный таз: в клетке и должна была отныне обитать провинившаяся жена.

Вообще в картине много «постороннего»: персонажей, событий, разговоров. Это священник (Евгений Кулаков): он вроде должен был принять исповедь ростовщика, но вместо таинства вынужден присутствовать при всех непотребствах и буйствах самодура, который его бил, таскал за волосы и валял в грязи. Это циничный петербургский финансист игрок в кости Мозер (Дмитрий Нагиев), держащий в своих комнатах породистую белую лошадь, – проигравшие ему обязаны застрелиться. (Ростовщик как-то спросит Мозера, как можно заставить себя полюбить – и тот ответит: «Любите деньги, и люди будут липнуть к вам, как мухи».) Это и продавец клетки, объяснивший ростовщику феномен «домика»: люди думают, что в клетке звери, а звери думают, что в клетке люди.

Центральная пара – Ростовщик и Кроткая – живут вроде бы по канве повести; однако оба характера крайне искажены и гипертрофированы. Ростовщик шизофренически невменяем: угрюмый неряшливый драчливый грубиян, одержимый садистической потребностью мучить и издеваться, а также ставить мышеловки, в надежде, что хоть какая-нибудь захлопнется. Он сообщает священнику, будто хочет написать роман о страшной тайне брачной постели: так, чтобы в начале романа пара ложилась, в конце романа – вставала. А в середине – мысли, чувства, действия… Батюшка, однако, замечает: сам Ростовщик никаких таких «действий» не предпринимает: в супружескую постель ложится одетым и обутым, к жене никогда не притрагивается, невзирая на ее слезы и мольбы – ведь она готовилась любить мужа, выполнять все, что он прикажет. Но любовь он экономит так же, как деньги и конфеты…

Кроткая, вдоволь настрадавшись, все же бунтует. Когда в приступе минутной доброты муж купит ей два нарядных платья, она выхватит из пакета тонкое белое и демонстративно начнет протирать обновкой сухой пол; муж, глядя на дерзкую выходку, швырнет второе, вишневого бархата, в горящий камин. Одевшись нищенкой, Кроткая побежит к ближайшей церкви и на паперти, коленопреклоненная, будет просить милостыню – но муж найдет ее, изобьет и швырнет обратно в клетку. Когда измученную, в горячке, почти без сознания, он застанет ее поверженной на голом полу и в лохмотьях, только тогда в нем вспыхнет страсть: не снимая пальто и сапог, он грубо изнасилует жену.

После этого женщине ничего не остается, кроме подоконника у открытого окна, откуда она и шагнула с образом Богородицы в руках и, видимо, с радостью в душе.

Удалось ли картине показать героев Достоевского? Имеет ли отношение к повести мир двух безумцев, злобно терзающих друг друга?

Скорее, это мир авторов фильма, которые видят мир Достоевского крайне уродливым. Сюжет порезан – выброшено офицерское прошлое ростовщика и его обида на сослуживцев, зачеркнута и брачная жизнь семейной пары. Повесть Достоевского «дописана» – в сторону дикости, бытовых безобразий, клинического безумия; понадобились специальный реквизит и особый свидетель (клетка и священник). От литературного оригинала осталась лишь небольшая часть сюжета, искаженная посторонними лицами и вставными эпизодами[105]

.

* * *

Итак, среди восьми кинематографических героинь не оказалось ни одной, кто мог бы соответствовать точному (словарному) значению своего имени. Они и не кроткие, и не смиренные: они бунтуют, когда чувствуют несправедливость, обиду и унижение, различаясь только формой бунта – от недоброй улыбки, издевок и оскорблений в адрес обидчика до попыток измены и убийства. Ни одна из них не переступила черту и не стала преступницей, разве что в помыслах, но ни одна из них, обещая поначалу выполнять все, что прикажет муж, не сдержала своего обещания. Каждая из них на свой страх и риск пробует в своем бунте пределы допустимого, но ни одна из них не смогла найти другого выхода, кроме самоубийства – с образом в руках или без него. Гордости в них оказывается куда больше, чем кротости: и самоубийство оказывается самым сильным протестным аргументом.