Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Существует консерватизм, который держится за определенные политические формы из прошлого или хочет их реставрировать. Хочет, например, вернуть королевскую власть. Как сегодня этого хочет, скажем, Мартин Мозебах[260], а раньше (в поздний период своего творчества) хотел Йозеф Рот. Консерватизм другого толка стремится заменить короля фюрером. Как этого хотели в межвоенный период отдельные группы правой интеллигенции, поборники так называемой «консервативной революции»

[261]. С программным консерватизмом в духе этих правых агитационных движений двадцатых и тридцатых годов Дюрренматт определенно ничего общего не имел, хотя юношей он какое-то время симпатизировал вдохновленному фашистскими идеями швейцарскому «фронтовому движению»[262]

. Определяющим же для консервативных взглядов Дюрренматта является отвержение всех концепций спасения, будто бы имманентного мировой истории, и соответствующих институций. Дюрренматт не верит в возможность совершенствования человека и мира. Поэтому либерализм представляется ему столь же иллюзорным, что и коммунизм (более радикальная, переосмысленная форма либерализма). Представители двух этих концепций рассматривают историю как целенаправленный процесс, возводят свои конструкции на фундаменте гегелевской философии и оперируют представлением, что человечество само обеспечит себе спасение. Представители обеих концепций хотели бы построить мир заново, будь то в рамках буржуазно-либерального государства или коммунизма. Поэтому Дюрренматт дистанцируется от тех и других. Он оспаривает их притязания на функцию спасителя и старается, где только может, показать крах этих идеологий. Консерватизм Дюрренматта не фашистского толка: то есть этот консерватизм не признает принцип фюрерства, противопоставляемый инертной народной массе, а скорее является анархистским, поскольку направлен против любых институций, которые хотели бы установить спасительный порядок. Это в значительной мере относится и к религии. Главные религиозные конфессии, по Дюрренматту, так же смехотворны, как либеральное государство и реальный социализм с их обещаниями спасения. Демонстративная симпатия Дюрренматта к религиозным сектам и к Армии спасения — следствие отвержения им утвердившихся церквей как инсталляции спасения. Примечательно, что именно своему интересу к сектам, к истории анабаптистов в Мюнстере он обязан тем, что стал драматургом[263]. Прогресс — для консерваторов, для Дюрренматта — вовсе не путь к лучшему миру, а самообман и замаскированная жестокость. Впечатляющий гимн прогрессу в конце «Визита старой дамы», который исполняется с пафосом, характерным для античного хора, превращается в событие, исполненное чудовищной иронии. Это песнопение маскирует убийство, благодаря которому только и стал возможен прогресс как экономическое чудо, но которое, вместе с тем, свидетельствует о нравственном коллапсе. Мир не меняется. Это ядро консервативных убеждений Дюрренматта. И здесь он сходится с Нестроем

[264], одним из драматургов, послуживших для него образцом, который пел, стоя возле рампы: «Все это пахнет седой стариной, разве что приняло облик иной!»[265]

Фразу «В истории нет ничего нового, ну совсем ничего!» мне довелось слышать от самого Дюрренматта. Он полагал: все системы, которые обещают улучшить мир и выводят из этого право подчинять людей своим нормам, должны быть разоблачены, а в случае необходимости и взорваны.

Однако во время такого акта взрывания инсталлированного порядка может на какой-то момент стать зримой правда, которая пребывает вне всех учений о спасении, всех догм, всех общественных институций. Эта правда носит до-философский, до-научный характер, поскольку ее нельзя постичь средствами науки, философии, теории. А всё то, что пребывает вне систематической теории, превращается, когда становится пережитым нами опытом, в событие мифа. Мифа не как легенды или сказки (хотя именно в таком смысле это слово используется сегодня в средствах массовой информации), но как говорения с помощью знаков, которые предшествуют всякой теории, а потому и недостижимы для критики посредством теории; как говорения с помощью знаков, которые убеждают человека без доказательств и ссылок на основания. Когда у Дюрренматта инсталлированные порядки подвергаются осмеянию или взлетают на воздух, когда их взрывают или поджигают с помощью факелов, как это происходит с большим отелем в романе «Ущелье Вверхтормашки», это всегда бывает связано с неким мифическим сигналом. С неким словом или знаком из другого языка, из мышления другого типа, из до-научного, до-просвещенческого дискурса. А такой дискурс продолжается и в научные эпохи, он является мифическим (в строгом смысле) и относится к тем долговременным возможностям, которыми располагает искусство.