Литературное приложение «МФ» №08, сентябрь 2011

От редакции: Братская любовь — это уж точно не про героев рассказа Алексея Шарончикова. Скорее уж ненависть того, у кого, казалось бы, всё есть, императора, всемогущего повелителя — к узнику, обречённому на темноту и решётки. Однако не так всё просто — и хороший вопрос, кто тут узник, а кто палач…

Император никогда не остаётся один. Перестают донимать люди, — берут своё мысли. А в отсутствие оных — звуки. Шёпот, доносящийся отовсюду, шорохи плащей, скрип сапог, громкое хриплое дыхание скрывшихся невидимок. «С самого утра они преследуют меня, и нет им другого дела. Несчастные». Повелитель встал сегодня не с той ноги, властелин был зол, его величество изволил спуститься к своему пленнику.

Ковры на полу, щиты на стенах, цветная мозаика на окнах — обычный коридор. А в этом — пол устлан бывшими щитами: всем, что осталось от разбитых его предками армий. На стенах же ковры и гобелены, трофеи дальних походов. Дворец ломится от диковинок. А вот — открытая галерея, можно высунуться в проём и посмотреть на столицу. Не время… Дальше стоят гвардейцы. Император не может пройти мимо живых статуй, молча останавливается, бьёт кулаком в блестящий центр стальной кирасы — на лице стража не дрогнул ни один мускул. «Даже не моргает, вот это выучка! Ну что ж, будь я воином, тоже бы так мог. Каждому своё… Ладно, следуем дальше».

Вот здесь поворот налево, вниз по лестнице. Темновато, сыро. Старая часть дворца, здесь они очень любили играть с братом. На столике возле очередной развилки один из серых слуг, лакеев, имена которых можно не запоминать, приготовил поднос с простой, крестьянской едой. «Не спрашивают, не удивляются, делают только то, что им говорят. Они незаметны, но понимают с полуслова и всюду успевают. Даже завидно немного. Ну что ж, каждому своё».

Император берёт поднос и аккуратно движется дальше. Уже близко. Снова лестница, горит факел, бочка с водой и дверь. Деревянная, окованная железом. Три замка, но рабочий только один. Никто не имеет права прикасаться к этой двери, а чинить что-то не в компетенции владыки. Каждому своё.

Поднос на бочку, содержимое тарелки выплёскивается, окропляя яркий рисунок мутными каплями. Дверь нараспашку, пусть комната проветрится. Золотой подсвечник с дюжиной свечей — теперь здесь стало почти как днём. Вот она, конечная точка. Клетка. Узник внутри лежит на подушках, прикрыв ладонями глаза, привыкает к свету. Круглые сутки этот человек проводит в темноте, единственное сияние приходит и уходит с императором. Так и должно быть. Каждому своё.

— Опять ты не вовремя, оторвал меня от такой интересной главы, — шепчет заключённый. На его груди, завёрнутой в дорогой некогда халат, мягкий и тёплый, растянувшийся и скомкавшийся местами, лежит книга, — толстый философский трактат. Он нежится на подушках, одет дороже многих дворян, но обречён на темноту, клетку и питание один раз в сутки. Таков удел пленника императора. Каждому своё.

— Как ты читаешь в темноте? — задал давно интересовавший его вопрос повелитель, хлопоча с обедом. Кормить узника — только сам, никому такое удовольствие доверять нельзя. Тарелка с овощной похлёбкой, несколько ломтей хлеба, немного сала, колбасы, лук, маленькие зелёные яблоки.

— Я вожу пальцем по строкам, печатный станок оставляет следы, за столь долгий срок, что я здесь, можно научиться их читать. Как видишь, мне здесь совсем не скучно. — Пленник выпрямился, разминая спину. Сильные руки, крепкие плечи. Как он за столько лет умудрился не растерять свою форму? Чем он ещё занимается в темноте? — Иногда, когда сдаёт пружина или попадается слишком крепкий лист, станок выдаёт строки, абзацы, даже страницы, гладкие, как вода в пруду. И я додумываю их содержимое. Это несложно, даже интересно. Никогда не ошибаюсь.

«Бахвалится, как всегда», — подумал император. — «Давай уж, поворачивайся».

Каждый раз передёргивает. Уж сколько лет, ежедневно, в тот момент, когда узник открывает свету лицо. Такое же до мельчайших деталек, как и лик вседержавного владыки. Кроме одного исключения. У пленника была редкая нервная болезнь: он всегда улыбался. Холодно, больно, мучит его жажда или голод. Проверено. Смеющаяся копия императора… раньше это и забавляло, и пугало, и отвращало. Теперь лишь злит, невыносимо злит. Сам повелитель давно не улыбался.

— Твой повар совсем сдал, — болтает между тем соскучившийся по общению сиделец, водя ложкой по ободку тарелки. — Разве от этого можно получить удовольствие? Куда ты дел моего стряпуна? Вот это был мастер с большой буквы! Я как-то, увлёкшись, проглотил и рыбу со всеми костями, и миску с приправами вылизал… Что, всё с той же песней пришёл?