Закончив институт, я работал в больнице, писал по ночам или по утрам, отоспавшись после дежурства. В это время мне довелось поездить на творческие семинары. Приглашения всегда присылали из Москвы, но мотался я по многим городам. Ощущение свободы и легкий снобизм этого образа жизни пьянили. Там встречались старые знакомые — и Орляков в том числе. Мы пили, уже не только чай, а разговоры все так же напоминали изящный танец с клинками в руках. Приятное времяпровождение, споры, после которых рождались сюжеты, или исчезала досада на очередную неудачу. Разговор о соавторстве зашел во время какой-то конференции. Я уже пробовал писать в тандеме, другой начинающий автор тоже имел такой опыт. Так что мы начали обмениваться впечатлениями: чем это лучше, чем хуже. Присутствующие, конечно, разделились, как и мнения: смех и серьезные доводы, выкрики и шепот на ухо. Вспоминали разные пары соавторов, которые одним нравились, другим нет. Этот спор мы с коллегой решили продолжить наедине: что-то он затронул в нас обоих. Заодно познакомились ближе. Петр, которого иначе, чем Пит, никто не звал, был осведомлен о Логосе. Более того — он несколько лет был рабочей лошадкой на этой ниве. Правда, не в Москве. — Я был тогда, можно сказать, пацан. А тут такие люди, понимаешь? — усмехался он, сидя на подоконнике в моем номере. — Я был готов на что угодно для них. Ходил на семинары и чувствовал себя приобщенным. В это время как раз пошла первая волна мистической чернухи: газеты, тоненькие книжечки. Меня бросили на Кочеткова, как на амбразуру. Исправлять свои тексты он бы не дал, маньяк. Я даже не знаю, пытались к нему подступиться или нет. Скорее всего, про Логос он не знал. И, к счастью, дано ему было немного. Но писал — как в три руки. Оставалось одно: издавать такие же дешевые лотошные книжечки, и в них печатать нейтрализующие вещи. Он про конец света — я про рождение Вселенной, он про монстров — я про добрых пришельцев, — Пит пожал плечами и снова наполнил эмалированную кружку чаем. — Так и начал писать. Перестал чистого листа бояться. Сперва гнал количество. Такая шелуха была, главное Логос вложить. Конечно, менял псевдонимы. Потом устал. Пока отдыхал, придумывал разные способы обезвредить Кочеткова: письмо ему послать или рукопись подсунуть, например. Даже пытался написать это письмо… — Пит замолчал, видимо припоминая текст письма. — А потом, — спросил я, потому что мне показалось: это обо мне, только я из той реальности ускользнул, не дал поставить себя послушной гирькой на чашу весов. Шел, судя по всему, четвертый час утра, когда даже у трезвогото человека голова слегка кружится и развязывается язык. — Что сделали с Кочетковым? — Сделали, не знаю, кто, только не я. Теперь в его книжках Логоса нет. Проверяют, конечно, наверняка, но уже для подстраховки. — А ты? — А я в это время занялся переводными текстами. Понимаешь, переводчик — он вроде как соавтор писателю. Если они одинаково видят мир — Логос усиливается. Если по-разному — ослабляется. Халтура вообще на нет его сводит. Это очевидно. И редко, но бывает, когда переводчик Логосом владеет, а писатель нет. Вот я занимался тем, что сравнивал переводы. Не столько для издательства, сколько для анализа. Пробовал сохранить Логос, отходя далеко от изначального текста. Иногда получалось. Ну, ты знаешь. — А соавторство? — Это попозже было. Несколько кусков мы погубили — не вышло компромисса, а так ничего. Вроде как тоннель копать с двух сторон: может встретишься на середине, а может, будет два тоннеля. — У нас не так было, мы вроде бы играли… допустим, мяч перебрасывали. Когда в руки, когда в стенку, а когда и по очкам. — У тебя ж нет очков… А, понял! — Ну да… — мы посмеялись. — Там есть несколько кусков… Скажем так, неожиданных. — Когда такое получалось, мы их просто не трогали. Всетаки нельзя разделить — кто что написал. Это словно третий человек был — состоящий из нас двоих… — Если бы можно было найти идеального соавтора! Пит потянулся и перебрался на кровать. Лег на спину по диагонали. Пожалуй, мы с ним могли бы попробовать… когда-нибудь… — А какой он, идеальный? Это ведь не экипаж космонавтов подбирать или там супружескую пару, — Я размышлял вслух или ждал ответа? — Ну, начнем с того, что она негр… — вспомнил Пит старый анекдот. — Пожалуй, она — это правильно. Женщина должна лучше дополнять мужчину. Давай подумаем… Значит, чтобы никаких перерасходов энергии, должна быть сильно старше… никакого секса, только творчество… — Худенькая, маленького роста, блондинка со светлыми глазами, не врач, а наоборот — это милиционер, что ли? — Патологоанатом. Думаю, внешность тут не причем, даже наоборот: как представлю себе тощую старуху, вот она смотрит, как я кусище мяса себе жарю, и губы поджимает… Не пьет… Не курит… — Ладно, внешность оставим, а профессия? — Тоже неважно. Важно, чтобы она до встречи со мной не писала, а тут вдруг начала… — Творческая дефлорация? — Пит фыркнул. — Да нет, просто мы же придумываем МНЕ соавтора, а не ей, значит я в этой паре ведущий. Бывает же, что люди на старости лет начинают рисовать или петь, а вот она писать! — Фантастику? — Ну и что? — Ладно, давай дальше. Значит, лет ей будет около… — Шестидесяти! — М-м… не многовато? Впрочем, кое-кому столько и есть, а как пишут! Трудная комсомольская юность, войну на заводе… или в эвакуации? Взрослые дети, взрослые внуки и еще ни одного правнука, а то будет дергаться. Гуманитарное образование… какое образование может быть в эвакуации? — Сельскохозяйственное. Верблюдоводство и ассенизация… то есть мелиорация. Мы еще немного похохмили, но разговор уже не клеился: слишком хотелось спать. Все это казалось несерьезным трепом, который забудется через неделю…