С тех самых пор, если верить этой легенде, прошло очень много лет, так что даже не помнят, кто первый рассказал эту невеселую сказку о человеческих душах, чьи судьбы решаются на этом мрачном утесе. И знать нам, смертным, этого не дано, ибо не перенести нам непосильного знания, так как едва-едва с жизнью мы своей незамысловатой справляемся. А уж если кто осмелится, или случайно узнает, эту правду, тот разумом и счастьем сразу же расстанется. Да впрочем, все это сказки, что о душе, что о судьбе, да и кто из смертных мог это все узнать и рассказать, когда знаем мы, что сразу помешался бы и не донес до нас этого ненужного никому знания! Все это оттого, что любим мы во все вкладывать особый смысл, а есть ли он вообще? Да и как верить всем этим историям. Ведь если верить селянам, шапку того несчастного через несколько дней нашли рядом с деревней возле дома в не помятой траве, прямо за домом, что стоит как раз напротив злосчастного утеса. Правда, жена долго не могла узнать в ней шапку мужа, утверждая, что овчина была черная, а эта с проседью, но вышиты были на ней ее рукой инициалы мужа. Ну что возьмешь с несчастной женщины, потерявшей дочь и мужа, и то хорошо, что с ума не сошла. А может быть мне это просто приснилось в одну из теплых ночей, проведенных в горах? Я так много путешествовал, что и не вспомню в каких горах это было и когда, а уж, тем более, кто мне это рассказал, я уже точно никогда не вспомню. Даже не спрашивайте.
Эпилог
Ящерица лежа на отполированном временем камне, щурясь от света, с опаской, поглядывала на сидящую невдалеке птичку, чистившую неподалеку перышки, боязливо оглядывающуюся вокруг, не обращая на ящерицу внимания. Сами того не замечая, они радовали и удивляли вечные камни гор своей способностью жить. Как, наверное, нас удивляют и радуют в теплую августовскую ночь мириады недостижимых звезд. И горы давали им приют, защищая их гнезда неприступностью склонов, и скучая тихо вздыхали, когда их недолговечные любимцы вдруг задерживались. И тогда вдруг падал со склона камень, а путник рассеянно озирался, вырванный из своих воспоминаний. Только самый высокий утес был одинок, птицы облетали его, а ящерицы и змеи избегали его. Он не испытывал к жизни интереса, так как, наверное, слишком много знал и помнил о ней каждой своей песчинкой. Он не был злым и ненавидящим жизнь, а лишь старательно оберегал живущих от своей горькой и никому не нужной тайны…
Утес
Жизнь притихла, замерла от переизбытка тепла и света, дожидаясь спасительного прохладного вечера. Петляя в берегах куда-то текла задумчивая река. Раскаленные лучи солнца тонули в ее мокрой приятной прохладе, лишь иногда скользнув по ее поверхности ослепляли случайного прохожего.
Реке было скучно. Она играла острыми листьями камыша, вслушиваясь в их шорох и журча о чем-то говорила с ними, перекладывая с места на место цветные камушки и ракушки. В прозрачной прохладе сновали юркие серебристые рыбки, торопливые и неумолимые как сама жизнь. Суетясь и что-то отнимая другу у друга охотились, ссорились, играли… одним словом делали все то, что называется жизнью. Жизнь не ждала их и они не останавливались, хрупкие и недолговечные. Кто знает, завидовали ли они воде и камням, свободным от скоротечной жизни, а может быть, они гордились тем, что они живые. Реке не было до них дела. Ее беспокоил и волновал прекрасный Утес. Может быть она даже любила его, а потому молча, с робостью огибала его, тихо любуясь его величественным ликом. Он погруженный, в свои мысли, возвышаясь над ней, не замечал ее молчаливых чувств.
Природа подарила утесу редкой красоты, мужское лицо, вырезанное в плотной и темной глине. Иногда, скучая, он разглядывал свое отражение в зеркале голубых глаз реки, а она любовалась им, покрывалась зеркальной гладью, и ей нравилось делать ему приятно. Она видела правильные черты его благородного лица, увенчанные седой порослью ковыля, снизу утопающее в богатырской бороде с проседью известняка.