Литконкурс Тенета-98

— Как же не помню, — все помню, — лоб Пирса изобразил напряжение мысли, — помню, как мы попали в пасть Сфинкса, долго брели по разноцветным лабиринтам… о! помню будто бы я раздвоился, помню жрицу Изиды… кажется Геосати, да?

— Угу.

— Ну вот. А потом…, потом, — Пирс немного покраснел, — мы с тобой … хм! летали.

— Ну-ну?

— Что, «ну»? Потом было ощущение невероятного блаженства и какого-то всезнания что ли.

— А дальше-то, что?

— Дальше?.. Хм, дальше… А дальше я лежу в постели с клопами в третьесортной гостинице Каира и рядом ты.

— Замечательно! Как в кино: шел — упал, встал — гипс.

— Так ведь… Уж не хочешь ли ты сказать, что ничего не было? встревожился Пирс.

— Почему же, очень даже было. Только прошло уже две недели, как мы сюда вернулись, точнее — нас вернули.

— Что, прямо сюда? — Пирс снова с изумлением оглядел комнату.

— Вот именно.

— Неплохо. Но почему же я этого не помню, а ты — помнишь?

Саша снова заулыбалась:

— Ну-у, пути Господни неисповедимы. Ты же говорил о раздвоенности сознания.

— Говорил.

— А когда вспыхивал свет, тебе казалось, что ты что-то теряешь в каждом гроте?

— Было и такое.

— И ты по-прежнему ничего не понял?

Пирс тупо смотрел на Сашу, пока в его глазах не загорелся огонек:

— То есть ты хочешь сказать, — начал он медленно, — что у подножия Сфинкса я оставил свое физическое тело, а внутри Сфинкса были наши тонкие …, — Саша паузой подтвердила эту мысль, давая Пирсу во всем разобраться самому, и он, все еще медленно продолжал, — а наш полет … и все прочее — это дело наших душ?

— Я бы сказала, что под конец даже высшего аспекта — монад, причем в их высшей, духовной составляющей.

— То есть в каждом гроте я оставил по телу?

— Примерно.

— Но это же невиданный доселе грабеж. То-то я терял, сам не зная чего, а оказывается всего-то … себя, — Джонатан начинал заводиться.

— Ну-ну, не кипятись, — успокаивающе произнесла девушка.

— О'кей, но все же: как мы оказались здесь?

— Вот уж не проблема для египетских жрецов, которые в свое время перетаскивали многотонные плиты одним словом при строительстве пирамид.

— Пожалуй, ты права, но почему ты помнишь, а я — нет? — не унимался Пирс.

— Дело в том, что мое сознание было как бы размазано по всем телам, а твое после каждой вспышки яркого света прерывалось. Поэтому, когда тебя вернули сюда, собрав заново, ты и не мог этого помнить.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я был мертв?

— К сожалению.

— Что за бред? — Пирс снова возмутился.

— Конечно бред, — спокойно отреагировала Саша, — тем более, что двое господ из полицейского управления уже две недели пытаются понять: какого черта смотрители пирамид находят двух европейцев, занимающихся любовью у подножия Сфинкса, при чем один из них не дышит и сердце его не бьется. А потом один из них исчезает из морга, а второй, точнее, вторая — из тюрьмы.

Пирс молчал. Ему действительно было трудно запихнуть в свои мозги то, что рассказала Саша. Потом, глядя на ее саркастическую улыбку, он снова, растягивая паузы между словами, произнес:

— То есть ты хочешь сказать, что все, что произошло с нами там, то есть у лица Изиды, было в точности повторено на глазах каких-то людей?

— Ну, каких-то это слабо сказано, поскольку было уже девять часов утра, и …

Вот тут Пирс не выдержал и вскочил с кровати:

— Что? Тысячи оголтелых туристов наблюдали за тем, как мы с тобой…? Мой Бог..! Я не верю.

— И правильно. Только, когда снова придут полицейские, ты должен сказать, что с двадцать первого по двадцать шестое марта ты был здесь вместе со мной. Твои ассистенты это подтвердят.

— Нет, я не верю, я не понимаю. Этого просто не может быть.

— Конечно, нет! — Саша подошла к возмущенно расхаживающему Пирсу и положила ему руки на плечи, остановив его, потом мягко заглянула ему в глаза и с обычной улыбкой сказала, — а знаешь, у нас будет ребенок.

Пирсу стало дурно до слабости в коленях, потом смешно, потом весело, наконец — радостно и, подхватив Сашу на руки, он закружил ее по комнате. — ГЛАВА 3.-

Охо находился в состоянии шока, вызванного маршевым ритмом ножа, около получаса. Это было почти бессознательное состояние, во время которого ученый просто не мог думать или анализировать. Перед ним проносились картины подчиненных ему людей, государств и целого мира. Он видел кровь, но она не трогала его; он видел смерть, но она его не пугала; он наблюдал, как миллионы людей и механизмов по его приказу проходят по всей планете, бескомпромиссно исполняя его приказы, подчиняя его воле все, на что падал его взгляд.

Испуг от этих видений пришел позже, когда осознание самого себя вернулось. Охо понял, что им немалое время владело состояние, присущее лидерам фашистских движений. Именно это испугало его. Еще бы: его отец и мать были сожжены в концлагере во время Второй Мировой. И вдруг он, ученый, бывший в молодости идеалистомромантиком, и всегда отрицавший господство одних людей над другими вне зависимости от мотивов, ощущает в себе не просто мимолетное желание власти, он видит себя реальным властителем, где всякое его желание исполняется беспрекословно. Тут было о чем подумать.