Литконкурс Тенета-98

Пирует радостно бог труда И он по-своему прав, увы! Горбатясь, мимо плывут года И остается на звезды выть.

Мой милый братец, трехногий стол, Лишь ты надежда моя и свет. Я грешен, я, как пустыня, гол. И нет ответов, по жизни нет.

* * *

Грустней, чем старое кино, TC "Грустней чем старое кино"

Печаль опущенных локтей. Плетут затейливый венок Жрецы из теленовостей.

Наверчивают письмена Из губ на уровне плеча. Их свет — лишь дым, и грош цена Всем обещаньям и речам.

Познав печаль от сих до сих, Ночная мгла сползает с крыш. И жажду плеч ее нагих Уже ничем не утолишь.

Оставил дождь плаксивый след На мокрых листьях и траве. И мыслей умных больше нет, А есть лишь ветер в голове.

* * *

Минутной слабости прилив TC "Минутной слабости прилив"

Нахлынул, горький и соленый. Я слаб, я наг, я еле жив. Я — призрачный король без трона.

Но стихло, волны улеглись. Я снова на коне и в деле. Я — сила! Я — заря! Я — мысль! Я — дух бессмертный в бренном теле!

* * *

Пора взрослеть. Младенец вырос, Окреп и ножками сучит. В пеленках не разводит сырость, Ночами больше не кричит.

Пора, приятель, опериться, Стать на крыло и, с Богом, в путь, С высоким небом породниться, И всем, что нажито, рискнуть.

Быть нужно строже и… добрее И не пенять на малый рост. Не ползать, не ходить, а реять, Пройдоху-жизнь ловя за хвост!

* * *

Я одет на весенний манер, TC "Я одет на весенний манер,"

Мой костюм до приличия прост. Можно трогаться с места в карьер Собирать одуванчики звезд.

Чтобы после, усевшись у ног Неподвижного белого льва, Ты упрятала в звездный венок Золотистые их кружева.

Михаил Гурр

Сон, который приходит к тебе

ломанный рассказ

Счастлив тот, кто рванулся упругим крылом

И вознесся к полям, излучающим свет!

Тот, чьи мысли легко, словно стаи стрижей,

К небесам направляют свободный полет,

Кто как бог, воспарив вдохновенно прочтет

Откровенье цветов и безмолвных вещей!

Шарль Бодлер.

Сегодня мне приснился удивительный сон. Что будто бы я сплю и вижу сон, в котором мой сон — вовсе не сон, а реальность.

В начале был я. Весь. Целиком. С именем Экш. Затем табачный дым и серое пятно окна. Затем имена и лица для них, выполненные в карандашном эскизе. Затем родились звуки и мне стало смешно. Захотелось рисовать. Мне дали мелки. Кажется это пастель. Люблю. Люблю рисовать. Чиркнул желтым мелком по пустоте, в глаза ударил свет. Припудрил его небом и спрятал в проеме окна.

Теперь хорошо. Хочется кричать. Рисую пену, чтобы снять напряженность. Радость рвется, хлопая пробкой.

Андрюша, скрюченный над бутылкой шампанского, вдруг дернулся, вскинув острый подбородок вверх, и пена ударила в потолок. Визг девчонок подавил хлопок вылетевшей пробки. Бутылка вздрогнула и вырвалась из неловких рук, окатив содержимым обои и мебель. Затем упала на пол и закрутилась юлой, пока не была схвачена вновь.

— Тоже мне, специалист, — заливаясь смехом, выдохнула Мила. — Дай мне! Я умею. Ну вот и дали. Полбутылки разлил.

Другой смутился бы, но только не он. Андрюша вытаращил глаза на Милу и пробурчал недовольно: Что же не поймала то?!

Смех усилился и достиг наивысшей границы. В нем переплелись харканье и писк, хохот и резкие всхлипы, слившиеся в единый шумовой поток невостребованного счастья.

Митя смеялся почти беззвучно. Он просто дрожал всем телом и вытирал слезы, выступившие на глазах. Для того, чтобы сделать это, ему пришлось снять очки. Забавно! Лицо стало непривычным. Без стекляшек глаза подслеповато щурились и казались меньше. Он надрывно выпускал воздух через нос, при этом в такт оголяя зубы. Более оскал, чем улыбка… Мила просто смеялась, откинув голову назад так, что в открытый рот можно было накидать кучу фантиков от конфет. Она смеялась, как умела. Свободно. И это получалось у нее хорошо… Катрин прикрыла рот левой рукой, и сквозь пальцы вырывались быстрые и короткие «хо-хо», которые превращались в более или менее продолжительные очереди приглушенного смеха. Она смеялась и как бы стеснялась этого. И глаза выше прижатой к губам ладони просили простить … Андрюша не смеялся. Он просто строил рожи. Но не так как клоун на сцене, в зрительный зал. Он склонил голову на бок и приоткрывал рот, как бы выражая кому-то под столом свое полное понимание шутки.

Смеялись и другие. Кто? Не знаю. Мне жалко тратить мелки.

Шампанского хватило не всем. Зато от него набухли обои и тапочки прилипали к паркетному полу. Я налил себе красной жидкости из бутылки с надписью «Портвейн». Андрюша посмотрел на меня с неодобрением и сообразил себе рюмку водки. Стол дрожал от посуды, которую насиловали более десятка рук.

— Тост! — Мила схватила бокал, в котором болталось озерцо шампанского. Даже Дюймовочке оно было бы по колено.

— Тост! — повторила она и уставилась на меня. Желание не уподобляться алкоголикам и производить возлияние спиртного культурно, с соблюдением правил и этикета понятно. Но почему тост говорить должен я? Попробуем отмазаться. Я уставился на Милу, стараясь передать выражение ее глаз. Смотрел и молчал. Это смутило ее. И она отступила.

— Катя! Тогда ты.

— Почему я?