Лица

«Мы должны стремиться к тому, чтобы каждый рабочий и в целом предприятие закончили пятилетку за три с половиной года. Но возможно ли это? Нет, невозможно. Один может выполнить пятилетку за три с половиной года, другой — только в срок, а планы всех предприятий увязаны единым государственным планом поставок комплектующих изделий, сырья, материалов и так далее. Возникает вопрос: а не вхолостую ли мы работаем? Нет! Своим ударным трудом мы подтягиваем к нашему уровню всю остальную молодежь…»

С этого «Обращения», документа чрезвычайно интересного своей политической и экономической зрелостью, и началось формирование на заводе ударного отряда пятилетки.

ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ЭФФЕКТ. Когда Черняев взял повышенное обязательство и вошел в ударный отряд, он одним этим фактом поставил себя в особое положение на участке: стал примером. Я спросил Ивана Ежова, семнадцатилетнего пэтэушника, который лишь несколько месяцев работает в арматурном цехе и пока едва дотягивает до ста пятидесяти нормо-часов в месяц: «Скоро ты сможешь делать триста?» Ежов поправил тельняшку, тыльной стороной ладони провел под носом и сказал: «Как Черняев, что ли?» «Как Черняев» — это очень дорого стоит. Пятьсот разговоров об ударничестве не заменят одного живого и убедительного примера. Даже с точки зрения психологической: Черняев одним из первых на участке преодолевал высоту, на которую Ваня Ежов мог теперь замахиваться или, по крайней мере, ее не пугаться. Кроме того, официально став передовиком, Черняев ускорял собственное созревание. При одном, конечно, условии: если не был «липовым» ударником. Я бы сказал более категорически: только там возможен положительный воспитательный эффект, где есть эффект экономический.

Итак, реальность обязательств — вот непременное условие любого ударничества. Что значит реальность? На заводе ее понимали в двух смыслах. Во-первых, соизмеримость с планом. Во-вторых, исполнимость. Если план сегодня обсчитывается в нормо-часах, то и обязательство должно быть в нормо-часах — до этого мы, слава богу, нынче додумались. Но правильный выбор критерия — еще не все, чтобы сделать обязательство реальным. Необходимо, чтобы оно было Черняеву по силам. Потому что и в нормо-часах можно брать цифры с потолка, провозгласив, положим, выполнение пятилетки за один год.

Черняев не провозгласил. Остановился на трех с половиной годах. Почему? Потому что перед началом кампании экономисты «Красного Сормова», выполняя приказ директора завода, сели за расчеты. И даже в этих солидных условиях Черняев сказал комсоргу цеха: «Римма, шибко боязно». Правильно сказал. Инженер Валерий Лисицын однажды заметил: «Когда рабочего кто-то уговаривает, а рабочий упирается, еще неизвестно, кто из них сознательней».

В итоге Черняев, как мы знаем, бланк подписал. Его повышенное обязательство было реальным, то есть привязанным к плану и физически исполнимым. Оно соответствовало интересам Черняева, и цеху его ударный труд был нужен позарез. Все сошлось. Но было положено только начало. Стоял 1971 год. Ударничество переживало «медовый месяц»…

ЗАГАДКИ. Спустя три года я так и не смог выяснить, сколько на заводе ударников. Одни говорили — полторы тысячи, другие — не менее двух с половиной, в докладах и выступлениях называлась третья цифра с непременным добавлением «около» или «более», а первичных документов не было. Правда, в комитете комсомола нашли списки людей, получивших значки, но предупредили, что, во-первых, значков всем не хватило и, во-вторых, списки старьте, «много воды утекло». Стало быть, картина ударничества оставалась неясной. При всей формальности этого обстоятельства оно вызывало недоумение. Я лично удостоверился в том, что Александр Черняев, как член ударного отряда пятилетки, существует и дело делает. Представлять себе ударников собранными в одну колонну и шагающими с духовым оркестром впереди, наверно, приятно, но лишено смысла: задача — не маршировать, а работать. Но кто-то на заводе должен был «видеть» целиком весь отряд? Кому-то следовало знать, сколько рабочих в данный момент выполняют повышенные обязательства? В мае 1971 года их было семьдесят пять человек, в декабре 1971-го — триста двадцать шесть, и вот такая ясность была примерно до начала 1974-го, почему же спустя немного времени вдруг стало «около» или «более»?