Лица в воде

Вопрос его прозвучал как приказ. Он стоял спиной к очагу, забирая долю тепла каждого из присутствовавших. Его черные волосы, недостаточно напомаженные с утра, стояли торчком, словно петушиный гребень. Он налил немного чая в блюдце и нагнулся, чтобы дать его своей собаке Молли, его компаньону во время прогулок, обходов, приема пищи и хозяйкой переднего сидения в машине.

Я вышла. С того момента без лишних слов было понятно, что я не оставалась стоять у раковины, чтобы послушать беседу богов.

Разговор – это стена, которую мы сооружаем, чтобы отгородиться от остальных, зачастую прибегая к избитым банальностям, которые блестят, подобно драгоценным камням, но на самом деле не более чем осколки использованных бутылок, попавших в кладочный раствор и теперь отражающих солнечный свет.

Иногда я воображала, что доктор Трейс подойдет ко мне и скажет: «А вот и картинки, Истина. Рассказывай свои сказки».

И я так часто это себе представляла, что сами картинки приобрели в моем воображении огромные размеры, мои истории тянулись и тянулись и я почувствовала раздражение, когда однажды меня выдернули из мира грез вопросом: «Истина, помните, я собирался показать вам несколько картинок?»

Дедушка Трейс, подумала я, стоит согнувшись над цветками картофеля, в мешковатых, лоснящихся на седалище штанах и с глазами голубого цвета, как каемочка самой лучшей чайной чашки. Потом я осознала, что это же доктор Трейс и он говорит мне, что покажет наконец картинки, и спрашивает, не забыла ли я.

Мое сердце быстро заколотилось от восторга, когда в голове одна за другой начали происходить истории, как будто кто-то запустил этот поток, повернув переключатель.

«Да-да, – ответила я, – помню».

Он закрыл книгу, которую читал в обеденный перерыв. Это было «Большое путешествие Босуэлла».

«Ну что ж, – сказал он, – обойдемся без них. Это займет слишком много времени. А его нет».

34

В углу общего зала четвертого отделения стоял шкаф-витрина, в котором хранили не коктейльные бокалы, не фарфор, не окаменелости, не подписанные морские водоросли на подложке из зеленого плюша, а три книги – давних жителя верхней полки; нижние предназначались для мигрирующих жильцов, которые каждый месяц из больничной библиотеки приносил пастырь. Этими тремя книгами, еще не прочитанными, насколько я могла судить, были «Девушка из Лимберлоста», «Мотыльки Лимберлоста» (помнится, мама однажды назвала ее «чудесной книгой») и пыльный том «Из бревенчатого в Белый дом» с фронтисписом, изображающим благородного будущего президента Гарфилда после драки с одним из своих одноклассников.

В порыве великодушия, свойственного победителю, он протянул свою ладонь и сказал: «Мерфи, дайте нам руку».

Иногда кто-то из пациентов подходил к шкафу, вытаскивал одну из книг, быстро перелистывал страницы, как карточный шулер, собирающийся раздавать, затем закрывал книгу и возвращал ее на место. Книги, которые приносил священник, были напечатаны крупным шрифтом, в них было много картинок, персонажами были дети или молодые люди, которые поступили плохо, и были наказаны, и поняли, что деяния их были злыми, или которые творили добро, но умерли и попали в рай. Хороших персонажей, вроде тех героев в белых шляпах и на белых конях, что нам показывают в вестернах, можно было узнать по золотым волосам.

Большинство из этих книг были старыми призами, изначально пожертвованными воскресной школе местными жителями, на внутренней стороне обложки красовались тисненые надписи золотыми буквами (с ангелочками, выглядывавшими из-под переплетенных ветвей жимолости или клематиса) «Присуждено Лили Стивенс за примерное поведение» или «В подарок Торну Робсону за успехи в учебе». Датированы книги обычно были концом девятнадцатого или началом двадцатого века, поскольку, несмотря на постепенное принятие «нового» подхода, все еще господствовала идея, что психическое заболевание – это форма детского непослушания, которую можно вылечить методами Викторианской эпохи: убедительными суровыми речами и назидательной литературой. И хотя собрание книг было новым и продолжало расти, пастырь настойчиво приносил нам призы из воскресной школы, которые могли бы показать нам, что такое «добро», и научить, в чем же сокрыто зло наших поступков. Была и еще одна причина, по которой он выбирал старые книги; он не верил, что мы будем заботливо обращаться с новыми красочными изданиями. Он был убежден, как и большинство других людей, что душевнобольные по своей природе склонны к разрушению, и если бы у него был выбор, думается, он давал бы нам книги, сделанные из ткани и деревянных пластин, какие дают малышам, как дают собакам для забавы кости.

Каждые три месяца фургон Сельской библиотечной службы заезжал в больницу и оставлял около шестидесяти книг всех категорий, которые подбирал священник или сотрудники офиса, возможно, врачи или эрготерапевты, гораздо реже медсестры или санитары, которые занимали в местной социальной иерархии низшую ступень.