Лица в воде

Священник обращался со мной так, как будто я болела какой-то заразой, которая могла перекинуться на книги. Разве был он прав? Я вернулась в свое отделение, прошла в общий зал и осталась наблюдать привычную гнетущую сцену, как одиноко сидели укутанные мороком старушки и растерянные новые пациентки пытались привыкнуть к мысли о том, что теперь они в Клифхейвене, где запирают двери и камины, где окна открываются лишь на шесть дюймов, где медсестры командуют: «Дамы, в общий зал», «Вставайте, дамы», «По кроватям, дамы».

Медсестра крикнула мне: «Вас зовет старшая медсестра!»

Что я натворила? Меня опять переводят во второе? Меня хотят забрать, чтобы обрить голову и подготовить к операции, несмотря на указания доктора Портмана?

«Вас зовет сестра Хани! Шустрее».

Старшая медсестра стояла за сервировочным столом, укладывала на доску кусок ростбифа, чтобы затем его нарезала главная медсестра. Она сказала, что только что звонил доктор Портман, он хочет, чтобы я немедленно подошла к нему в кабинет.

Значит, доктор Портман передумал, решил, что нужно просверлить у меня в голове две дырки, чтобы моя негодная личность, как перелетная птица, улетела в другую страну и никогда больше не возвращалась, даже весной, когда распускаются цветы на вишневых деревьях и тонкая дикая слива белеет над заборами загонов для скота.

Мне было страшно, к главному входу в больницу я пошла одна; я ждала в широком холле с отполированными поверхностями под взорами бывших администраторов, филантропов и деревенских советников, смотревших с весомо прописанных портретов в коричневых и бордовых тонах, когда с улицы вошел доктор Портман и поспешил ко мне. Он был взволнован, на щеках его проступили красные пятна.

«Идемте к библиотечному фургону, Истина», – поторопил он.

Мы подошли к машине. Он поднялся по пандусу и кивком головы пригласил за собой. По-королевски приосанившись, я поднялась в кузов. Он пояснил, что для больницы нужно выбрать около шестидесяти книг, и не буду ли я столь любезна, чтобы ему помочь.

Священника и след простыл. Интересно, что бы сказал этот злодей, если бы увидел, что в запретном замке меня привечает упитанный, громкоголосый, интеллигентного вида, прозорливый принц.

Позабыв про формальности и обед, мы сидели на полу маленькой библиотеки и выбирали книги. Иногда доктор Портман зачитывал вслух отрывки и выводил на свет свои потускневшие воспоминания. Ближе к вечеру я вернулась в свое отделение, счастливая до головокружения. С того дня я начала ощущать, что где-то внутри меня был запас тепла, из которого я могла черпать, когда мне была нужна помощь, подобно тому как в зимний день достают уголь из погреба, когда выпадает снег или ночью ударяет мороз, от которого чернеют цветы и вянут недавно завязавшиеся плоды.

Я все чаще стала гулять сама по себе и однажды дошла до сельского магазинчика, который был на территории больницы, и купила себе банку арахисовой пасты. Я часто вспоминала пациенток из второго отделения, и по пути в магазин шла мимо их «грязного» и «чистого» залов, и Бренда в своем полосатом платье подбиралась к окну, чтобы поздороваться:

«Здравствуй, мисс Истина Мавет». Она надувала губки и затем улыбалась. Если она находилась в «чистом» зале, она играла для меня на пианино, если, конечно, мистер Фредерик Барнс ей позволял. А Кэрол садилась на корточки у окна и рассказывала мне последние новости о своих планах «обжениться» и новых придумках для свадьбы, которая в конце концов должна будет состояться не с посвиненком или кем-либо из пассий Хилари, а с незнакомцем. «Волшебным вечером однажды повстречаешь незнакомца…»

«Незнакомцы лучше всего подходят, – рассказывала Кэрол. – Для брака они идеальны. Они и известные актеры. Мне приглянулся один мужчина на радио – Рой».

Рой был радиодиктором, который вел воскресные программы по заявкам слушателей, которые контролировали Хилари и Кэрол; их любимой новинкой по-прежнему оставалась песня «На вершине Олд-Смоуки».

Где-то, где на горных склонах серебрится белый снег,Я любовь свою утратил, потому что был несмел.

Снова и снова жизнь, казалось, зависела от того, насколько охотно мы готовы дарить другим свое тепло; можно только догадываться, что все закончилось тем, что его возлюбленная лежала замерзшая на вершине Олд-Смоуки. Пока я разговаривала с Кэрол, к окну подходила и Моди, чтобы молвить свое слово, поскольку одной из ее обязанностей в качестве Господа была обязанность комментировать происходящее во втором отделении.

«Под окном стоит Истина Мавет. Истина Мавет разговаривает с Кэрол. Низвергнута будешь, Истина Мавет».