Лицом к лицу

— Ревазишвили можно поверить, он в курсе дел, — обрадовалась Вардо.

— Скорей бы конец этой проклятой войне! — стала креститься Саломэ.

Корнелий быстро поднялся.

— До свидания! — промолвил он. — Об Эстатэ не беспокойтесь. И он, и Джибо, и я — все, бог даст, вернемся невредимыми.

Он поцеловал руку Вардо, попрощался с Саломэ. Женщины поцеловали его в голову и благословили в путь.

В коридоре Корнелий задержался.

— Няня, — сказал он Саломэ, — передайте привет Нино. Она, должно быть, спит, будить ее не стоит.

От волнения он несколько раз то надевал, то снимал фуражку. Чувствовалось, что хотел что-то еще сказать, но не решался. Заметив, что он волнуется, Вардо сказала ему:

— Я разбужу Нино, попрощайтесь с ней, — и направилась к комнате дочери.

— Нет, не нужно, умоляю вас, не беспокойте ее… До свидания, до свидания! — крикнул Корнелий и быстро спустился по лестнице.

Выйдя на улицу, он в последний раз взглянул на окна квартиры Макашвили. В ту же минуту в окне гостиной показалась Нино.

— Иду! — крикнул ей Корнелий, вернулся обратно, взбежал по лестнице и стал прощаться с Нино, открывшей дверь.

— Не забывай меня… Нас могут увидеть… Ну, еще раз до свидания! — Он прижал ее к себе, поцеловал и снова выбежал на улицу.

Нино беспомощно облокотилась на перила лестницы и тихо зарыдала.

3

— Ну чего ты плачешь? — выйдя на лестницу, стала успокаивать дочь Вардо.

— Жалко Корнелия, он на войну ушел…

— Ну что ж теперь поделаешь… Ничего с ним не станется, вернется он. Ведь и отец твой тоже на фронте…

Вардо обняла дочь и повела ее в комнату. Сели рядом на неприбранной постели. Нино была так бледна, под покрасневшими от слез глазами у нее были такие темные круги, что Вардо забеспокоилась. Она уже не сомневалась, что дочь ее влюблена. А к этому добавилось еще подозрение: «А вдруг этот солдат, поживший в казармах, позволил себе что-нибудь…» И она решила поговорить с дочерью серьезно.

— Нино, ты уже не маленькая, ты учишься уже в высшем учебном заведении, смотри, не сделай опрометчивого шага.

— Мама, зачем ты мне это говоришь? — удивленно спросила Нино.

— Я это говорю потому, что я твоя мать и тебе не следует ничего от меня скрывать.

— А что я от тебя скрываю?

— Скажи, почему и ты и Корнелий вчера так долго не спали?

— Мы разговаривали.

— О чем же вы всю ночь могли говорить? Ты думаешь, я ничего не знаю?

Неискушенная в житейских хитростях девушка растерялась и покраснела.

— Значит, — с возмущением произнесла она, — ты подслушивала? Мама, неужели?..

— Успокойся, успокойся, никогда я себе этого не позволю. Я хочу только тебе сказать, что любви не минуешь… Мы с твоим отцом тоже любили друг друга… Но ты всегда должна помнить, что от меня тебе ничего не нужно утаивать, я все должна знать.

— Мама… я уже не маленькая.

— Да, ты не маленькая, но любовь иногда невольно толкает на такие поступки, в которых потом всю жизнь приходится раскаиваться.

— О какой любви ты говоришь? Я же тебе сказала, что мне просто жаль Корнелия, потому что он ушел на войну.

— Разве только потому ты плакала? Нет… Посмотри в зеркало, на кого ты похожа.

Нино взглянула в зеркало и увидела в нем свое бледное лицо и красные, заплаканные глаза. Она еле сдерживала себя, чтобы снова не расплакаться.

— Ну чего ты хочешь от меня? — крикнула она раздраженно матери. — Что ты ко мне пристала?

Нино упала на подушку и зарыдала.

«Да, так оно и есть, она его любит», — в отчаянии решила Вардо. Беспокойство терзало ее, но от дочери ничего нельзя было добиться. В комнату вошла Саломэ. Вардо подумала, что, может быть, при няне Нино будет откровеннее, и стала снова приставать к ней с вопросами.

— Оставьте меня в покое! Уйдите! — крикнула снова девушка.

Мать и няня вышли из комнаты.

Нино весь день не выходила из своей комнаты и ничего не ела. Только вечером няня уговорила ее выпить чаю. Потом подсела к ее кровати, погладила по голове и тихо заговорила:

— Я ведь знаю, Нинико, что ты томишься и горюешь. Уж такая она, эта любовь, — и сладкая и горькая. Смотрю я на тебя, и сердце мое разрывается… Ведь грудью своей тебя вскормила, сколько ночей бессонных у люльки твоей провела…

Саломэ заплакала. Она уже много лет жила в семье Макашвили, с тех пор как умерли ее муж, старший сын и дочка — ровесница Нино. Другой ее сын служил поваром на какой-то железнодорожной станции в Сибири, она уже давно не получала от него никаких вестей.

— Почему ты плачешь, няня? Перестань. И не говори мне больше о любви. Ты сделала мне больно.

— Чем, моя милая?

— Ты сказала, что любовь несет с собою горечь.

— Нет, не только горечь. И плачешь ты ведь не от горя, а от того, что любишь.

— Кого?..

— Корнелия.

— Это ты говоришь, а не я.

— Но я говорю правду, а ты скрываешь.

— Да, няня, потому что все равно никто меня не поймет, а скорее всего только оскорбят, начнут болтать по всем углам, на каждом перекрестке…

Саломэ обвела глазами комнату.

— Я-то тебя не выдам, не осужу, — прошептала она и снова прослезилась.

Нино обняла ее.

Оставшись одна, Нино долго не могла уснуть. Слова любви еще звучали в ее ушах. И снова глаза наполнились слезами.