Любимая муза Карла Брюллова

Всё в ней гармония, всё диво,Всё выше мира и страстей;Она покоится стыдливоВ красе торжественной своей;Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг;Красавиц наших бледный кругВ ее сиянье исчезает.Куда бы ты не поспешал,Хоть на любовное свиданье,Какое б в сердце не питал

Ты сокровенное мечтанье, —Но встретясь с ней, смущенный, тыВдруг остановишься невольно,Благоговея богомольноПеред святыней красоты.

Конечно, графиня Завадовская показывала свой альбом всем и каждому, горда была безмерно, не сомневаясь, что стихотворение именно ей посвящено, однако в том-то и дело, что никакого имени там не значилось, стояло название стихотворения «Красавица», вот и все. Однако вскоре Сашка-охальник, за что-то за Завадовскую обидясь, в своем кружку уверял, что не одна-де она в мире красавица, что его, Сашкина, Пушкина стало быть, жена (он называл ее женка) Натали куда красивей Прекрасной Елены, так что, запросто может быть, он именно о ней думал, когда сей экспромт писал… А ведь есть-де еще на свете графиня Юлия Самойлова, прекрасная, как полуденное солнце Италии!

Граф Николай Александрович, при котором сия сцена и сей разговор происходили, только хмыкнул: не может быть, чтобы о Юлии стихотворение! Это Юлия-то покоится стыдливо? Это в ней-то все выше страстей? Да она ведь сплошная бесстыдная страсть! Одно правда: нет у нее подруг. Она любила только мужчин, подруг при себе не держала, а женщины, само собой, ее на дух не выносили.

Однако, к изумлению графа Николая, в самом ближайшем его окружении сыскалась-таки особа женского пола, которая то и дело Юлию нахваливала, приписывая ей достоинства и вовсе не существующие. Самое удивительное, что особой сей была матушка Николая, графиня Екатерина Сергеевна Самойлова.

Похвалы ее, впрочем, объяснялись легко и просто: Николай не переставал играть, причем исключительно проигрывать, и выплачивать его проигрыши матушке изрядно надоело. Состояние Самойловых со временем поистощилось, а состояние бывшей невестки, которая недавно вот только что получила наследство после бабушки, чудилось воистину неисчерпаемым. Теперь Графская Славянка, которая некогда была приданым Юлии, потом на время перешла к Николаю, потом, после развода Самойловых, снова принадлежала Юлии Павловне.

Ходили слухи, что перестройку имения она поручила брату одного из самых знаменитых своих любовников – архитектору Александру Брюллову – и деньжищ туда вбухивается несчитано. Никакого воображения не хватает, чтобы представить, что из всех этих деньжищ может получиться!

Матушка Екатерина Сергеевна знай заводила беседы о том, какой это райский уголок и как было бы чудесно там вновь очутиться. Однако Николай слишком хорошо помнил яростную дуэль, случившуюся неподалеку от Славянки. Он был не из тех, кто с охотой воскрешает унизительные или печальные воспоминания.

Хотя было одно воспоминание, которое воскресало в его душе само собой и никак не давало ему покоя. Однако связано оно было отнюдь не с бывшей женой!

…Слух распустил первейший петербургский сплетник и здешний почт-директор Константин Яковлевич Булгаков, который везде, где ни бывал, цитировал письмо своего брата, первейшего московского сплетника и тамошнего почт-директора Александра Яковлевича, Булгакова тож:

«Слышал ли ты, что горцы сделали набег на всех ехавших от теплых вод на кислые? Тут попалась и М.И. Корсакова, которая была ограблена до рубашки, а какого-то полковника убили. У Корсаковой ни минуты без авантюров!»

Затем Константин Яковлевич, пользуясь своими полномочиями совать нос во всякую корреспонденцию, узнал: Корсакову не только ограбили, но похитили у нее дочь и всех слуг! Людей на Кавказе похищали часто, этому никто не удивился, только пожалели бедную Алину, ибо на Кавказ Марья Ивановна Римская-Корсакова отправилась именно с ней: по слухам, Алина все страдала множеством хворей с той поры, как граф Самойлов предпочел ей Юлию Пален.

Легко вообразить, что после сего известия сделалось с Николаем Александровичем! Он уже начал было проситься в отставку, чтобы ехать выручать свою непозабытую любовь, как из Москвы вернулся Сашка Пушкин и привез следующие новости: Алина хоть и уверяла всех направо и налево, будто с ума сходит по Самойлову, однако очень даже поощряла всякого, кто за ней непрочь приволокнуться, и позволяла им всевозможные вольности. В числе «приволокнувшихся» был и сам Александр Сергеевич, по такому случаю разразившийся следующей льстивой поэзою: