Любимец моих дьяволов

У нас в семье откровенность — норма. Родители — занятые, прямолинейные люди, приучили говорить четко и по делу, без виляний. Никогда не паниковали, если в детстве я в синяках приходил, мать спокойно обрабатывала раны, или везла зашивать, или в травму — два раза левую руку на футболе ломал. Но кажется, мне впервые удалось не просто удивить, а по-настоящему шокировать свою родительницу, которая в данный момент накрывает на стол. Тарелка с пирожными падает у нее из рук и разбивается на мелкие осколки о мраморную плитку. Мама открывает рот чтобы что-то сказать, но тут же закрывает его. Это было бы даже забавно, если б не было так больно. Признаваться в содеянном — точно заново переживать ту ночь с Василиной. Невыносимо прекрасную, и столь же болезненную.

На шум в кухню вбегает отец, за ним Леа.

— Все в порядке, я неуклюжая просто… — начинает суетиться мама, берет веник. Леа наклоняется и поднимает более крупные осколки.

— Черт, порезалась, — восклицает мать, и отец ведет ее в ванную, обработать рану.

— Что ты ей сказал? — любопытствует Брейкер.

— Это случайность.

— Нет, ты сказал что-то. По лицу вижу, не отрицай.

— Отвали, гадалка доморощенная.

— Такой большой секрет?

— Оказывается, наша семья на новый год к Бурмистровым отправляется, — скривляюсь. Помнишь таких?

— Смутно. А ты никак забыть не можешь?

— Не твое дело, не лезь в то что тебя не касается.

— И ты сказал маме, что не пойдешь?

— Я сказал, что жену Артура нечаянно трахнул и рады нам не будут. А она тарелку выронила. Довольна?

— Да уж, не соскучишься с тобой, Штаховский. Значит, родители твои к Бурмистровым поедут, а мы здесь вдвоем отмечать останемся? А я думала Майло порезвится на даче…

Меньше всего меня в данную минуту пес заботил. А больше всего — то что действительно наедине с Лизкой придется остаться. На такое я точно не подписывался. Проходили уже, давно это было, совсем девчонкой она тогда была… и то мне не понравилось — воспоминания, которые хотел бы стереть навсегда. Но не получалось. Иногда они всплывали помимо воли и тогда накрывало нехило. Сам себе больным на голову извращенцем казался.

* * *

Неделя прошла спокойно — тусил каждый день с друзьями, налаживал полезные контакты — не все ж в телохранителях у надменной пигалицы сидеть. Часики, отведенные под это занятие тикали. Домой вваливался поздно ночью. Чем занималась Белоснежка — не интересовался. На Новый Год меня пригласили в одну компанию. А Лизавета пускай с родителями к Бурмистровым чешет, то-то Скорос обрадуется… Черт, поклялся ведь не вспоминать… Но все равно этот город будто был наполнен воспоминаниями и запахом Василины.

* * *

Мать решила все равно сделать по-своему. Она могла быть чертовски упрямой, изредка, но если вбивала себе что-то в голову — с места не свернешь. Так что тридцать первого утром на завтраке заявила безапелляционно:

— Ситуация конечно патовая… Мы с твоим отцом поговорили и решили, что все вместе едем к Бурмистровым.

— Мам, я ведь не шутил… — начинаю осторожно, следя за рукой матери с чашкой горячего чая.

— Знаю. Я созвонилась с Леной, матерью Артура. И мы всесторонне обсудили эту проблему.

— И что? — с любопытством вмешивается замершая на пороге Леа.

— Все нормально, дорогая. Майло понравится в особняке. Там очень красиво. Тебе тоже там понравится, — успокаивает ее мать.

— Ты уверена, ты мы не испортим этой семье новый год? — спрашиваю тихо.

— Если не будешь вести себя как кретин — все пройдет нормально. Артур разумный человек. Понимаю, что такого между вами еще не случалось… а ведь всякое было. Сколько раз дрались! Но мы с Леной решили, что надо примирить вас. Пусть не до прежней близости. Но цивилизованно вести себя ради своих родителей — вам вполне по силам.

— Хорошо мам, как скажешь.

— Может все-таки не надо, — робко вмешивается Леа. — Он в прошлый раз в больницу попал из-за бешеного Бурмистрова.

— Я из-за носа твоего длинного туда попал, — огрызаюсь. — Ты бы вообще помолчала! Сдала меня Артуру…

Лизка краснеет почти до свекольного оттенка. А мать едва чашку не роняет — хорошо отец поддерживает ее руку и осторожно забирает из нее фарфоровый предмет.

— Это правда, Лиза? Боже мой! Ну вот что мне с вами двумя делать! С одним — куда ни шло, но вдвоем вы просто гремучая смесь… Как вспомню то лето… — восклицает мать.

Так и хочется в этот момент брякнуть: Ха, мам, ты и половины всего что в то лето было между нами не знаешь. А если б узнала… Что почти обнаженную, малолетку, на попечение вам отданную, трогал… В трусы залезал и там гладил, а Морковка чуть ли не кончала…

Черт, заткнись нахер, приказываю сам себе. Потому что начинаю не на шутку возбуждаться. Вот поэтому воспоминания о Лизке для меня табу. И совсем некстати мать сейчас их всколыхнула.

Утыкаюсь в чашку с кофе, стараясь глубоко дышать носом, чтобы никто ничего не заметил. А сам понимаю, что валить с этой работы надо как можно быстрее. Похрен деньги и репутация в глазах Германа. Иначе именно я стану тем, кто лишит невинности Белоснежку…

«Если она все еще невинна. Кто знает» — шепчет вкрадчиво внутренний голос.