Любимые

– Но ты даже не знаешь правды! Немцы арестовали до парада множество людей. На улицах остались предатели вроде тебя. Гитлер уважает нашу страну не больше, чем Муссолини.

Кирия Коралис молча натирала посуду, да так рьяно, что чуть не соскребла узор. Она любила обоих внуков, поэтому их ссоры огорчали ее не меньше, чем сообщения по радио. Пожилая дама старалась сдерживать свои эмоции.

Предписания немцев гражданам Афин распространялись на все сферы жизни, и мятежные настроения Паноса усиливались. Приходили все новые и новые указания: развесить по городу эмблему нацистов, не помогать пленным союзникам, не слушать Би-би-си, не выходить на улицы после одиннадцати вечера.

Многие греки, особенно молодежь, участвовали в саботаже. Панос подолгу отсутствовал, а кирия Коралис с замиранием сердца ждала стука в дверь и сообщения о его аресте. Тревоги пожилой дамы усилились, когда с Акрополя сорвали свастику. Услышав эти известия, она ужасно испугалась, что ее внук мог оказаться причастным, и с облегчением узнала, что нарушителей порядка поймали.

– Жаль, меня там не было, йайа, – сказал Панос, обнимая бабушку. – Я бы так гордился собой!

– Пообещай, что не натворишь глупостей, агапе му, – умоляла кирия Коралис.

Внук не отвечал.

Их разговор услышал Танасис.

– Что за дурацкая выходка! – выпалил он. – Немцы теперь всех нас накажут. Думаешь, они просто так забудут?

– Это был храбрый поступок! – возразил Панос.

– Храбрый? – презрительно фыркнул Танасис. – Эти болваны только ухудшили ситуацию.

Атмосфера между братьями накалялась, сестры тоже не ладили. Новое правительство распустило обожаемую Маргаритой организацию ЭОН, и Маргарита стала еще более вздорной, чем обычно, поэтому Темис приходилось все чаще сбегать к Фотини. В скромном жилище Каранидис она укрывалась от капризов сестры, делала уроки и размышляла о других вещах, нежели о вражеских солдатах на улицах. Гимназию для девочек то и дело закрывали, и Темис заимствовала книги из комнаты братьев, а также тратила отложенные деньги в книжном магазине. У них с Фотини всегда находилось, что почитать.

В начале долгих летних каникул город наводнили не только немецкие роты, но и итальянские. В конце июня прибыли батальоны Муссолини.

Жаркие месяцы девочки проводили дома у Фотини, увлеченно изучая математику и другие науки. Никто не мог опровергнуть истин Пифагора или периодической таблицы. Для богатых или бедных, монархистов или коммунистов ответы оставались одинаковыми. О научных формулах не спорили, и девочки на время забывали о том, как сильно изменился внешний мир.

Они проверяли друг друга на знание химических элементов, пролистывали задачники, заглядывая в ответы, и поставили себе целью учить по стихотворению в неделю. Однажды Фотини разыскала изящный памфлет. Он хранился в одной из маминых книг.

Девочки по очереди прочитали строфы «Эпитафии», поэмы, которую написал поэт Рицос под впечатлением от одной фотографии – на ней мать оплакивала сына, погибшего в ходе бунта^[12]. Девочки были слишком юны, чтобы проникнуться такими эмоциями, и сочли стих сентиментальным.

Они хихикали, когда в комнату неожиданно вошла кирия Каранидис.

Мать заметила, что держит в руках ее дочь.

– Что вы тут делаете? – потребовала она ответа и яростно забрала листок.

Фотини понуро извинилась.

– Эти стихи под запретом, – строго сказала мама. – Я спрятала их здесь не просто так.

Мать вернула листок в тайник. Девочки не поняли, в чем провинились, но знали, что обсуждать это не стоит.

– Вам пора возвращаться в школу, – смягчилась кирия Каранидис. – Если она, конечно, открыта.

– Я скучаю по школе, – ответила Фотини.

– А мне кажется, ты скучаешь по Димитрису, – подшутила Темис.

Все три рассмеялись.

Сейчас девочки учились отдельно от мальчиков, но некоторые парни из соседней гимназии флиртовали с ними, поджидая у школьных ворот. Многих привлекала красота Фотини, но ее интересовал лишь один мальчик, при имени которого она краснела.

В жилище семьи Каранидис почти не проникали солнечные лучи, поэтому там сохранялась прохлада. Сидя в доме Фотини и повторяя древнегреческую грамматику перед новым учебным годом, Темис отгораживалась от всего прочего: жары, страха на улицах, мрачной атмосферы Патисии.

Девочки мечтали вернуться в школу, но с наступлением осени уравнения перестали иметь значение: оккупационные силы превосходили по численности население страны, и всех нужно было прокормить. Эту роль возложили на Грецию. Но, кроме того, продовольственные товары вывозили в Германию.

Решение союзников о блокаде Греции только ухудшило ситуацию. Как можно ограничить запасы немцев и итальянцев, не задев греков? Фотини и ее мать очень быстро ощутили последствия.

– Еды стало меньше, а людей больше, – объяснила кирия Каранидис, вернувшись как-то днем с работы. В ее корзине лежали еще более скудные припасы.

Темис смотрела, как женщина выкладывает на стол жалкие крохи, и вдруг поймала на себе взгляд Фотини. На лице подруги застыл стыд. Темис стало неловко, что она стесняет ее своим присутствием.