Любить не просто

Первый день в школе учителя только и говорили что о Саньке. Да как не говорить — лучший ученик их школы стал студентом-медиком. До этого были только агрономы, механизаторы и учителя.

Таня Самойленко думала, что это действительно большая честь не только для их сельской школы, но и для нее. Ведь получается, что тот школьный озорник, который летом пугал ее раками, — гордость школы и села. Он зазвал именно ее, а не кого-то иного, — значит, выделял промеж иных.

От этих мыслей у девчонки шла кругом голова, руки были непослушными, а пальцы негнущимися, когда она впервые после летних каникул бралась за перо. Потом вдруг ужаснулась, подумав, что если бы она этими негнущимися пальцами написала Саньке письмо, то он ничего бы не разобрал. Тогда ей в голову пришла другая мысль: когда Санька приедет из города и взглянет на ее лицо и неровный пробор на голове, то и смотреть больше не захочет.

Таня подбежала к большому зеркалу в старой резной раме, висевшему в простенке между окнами и до сих пор не вызывавшему у нее особого интереса. Теперь она внимательно разглядывала себя: действительно ли у нее такой вздернутый нос и такие мохнатые и белые на загнутых кончиках ресницы… А еще эти рыжие веснушки на щеках! Немедленно побежать в аптеку и купить чего-нибудь, чтобы уничтожить эти чертовы сорочьи следы! Говорят, что кислое молоко и свежая сметана отбеливают кожу…

Санька — гордость школы. Гордость всех Глубоких Криниц. Вот и она должна стать вровень с ним. Должна стать лучше всех в школе… Ведь он приедет и спросит, кто тут после него лучший. Непременно спросит! А ему учителя скажут, сам директор Петр Матвеевич скажет: Татьяна Самойленко из восьмого класса.

Таня все еще смотрелась в зеркало, но уже не видела ни своего неровного пробора, ни рыжих веснушек на переносице. Она плотно сжала губы, затаила дыхание. Взгляд ее витал уже далеко за стенами хаты, может на школьном дворе, среди сотен учащихся и учителей, которые глядели на нее удивленно и в то же время уважительно. И была она иной — красивой, стройной, с подрезанными коротко, как у Паши Ангелиной, волосами. В глазах людей она читала: «Наша лучшая ученица… Наша надежда… Наша гордость…»

И тогда он, Санька, подаст ей руку… И в глазах его будет восхищение, мольба о прощении за все те проделки с живыми раками… И еще что-то — большое, настоящее, что остается у человека на всю жизнь!

С того сентябрьского дня, казалось, она не разжимала губ и не поднимала от книжек глаз. Разве что на уроке, когда ее вызывали к доске. Как бы само собой получилось: Таня стала признанной отличницей, лучшей ученицей в школе. Неутомимая в труде… точное логическое мышление… блестящая, хорошо тренированная память… Эти разговоры на педагогическом совете доходили до учащихся и еще больше закручивали в ее душе пружину одержимости. Она не знала, как назвать чувство, переполнившее ее существо. Иногда ей казалось, что идет навстречу любви, что сердце наполняется какой-то неведомой силой, которая расковала ее дремавшую волю и в то же время опутала ее добровольно взятыми на себя обязанностями.

Однако думать об этом не хотелось. Таня неслась по жизни окрыленно, весь мир был для нее наполнен радостью и добром. Каждая травинка хранила для нее свою тайну. Каждый мотылек шелестел ей крыльями, и она слышала его сказку о высоком небе и высшем земном счастье — любви. Каждая снежинка или ледяная сосулька, свисавшая над стеклами окон в дни оттепелей, таили в себе загадку чего-то прекрасного, чистого, ожидавшего ее в будущем. От этого она чувствовала себя выше, сильнее, богаче других. И внешность ее неожиданно начала изменяться, расцвела, отгранилась напряженной работой мысли.

Так миновал год. А за ним и второй.

Санька приезжал летом домой, но ненадолго. Через несколько дней снова уезжал, во время каникул он где-то работал и поэтому не задерживался на побывках. Его мало кто видел в селе. Но Таня верила в свою мечту. Она знала, что та встреча состоится, и готовилась к ней.

На Глубокие Криницы упали синие снега. Внезапно улеглись колючие степные ветры, будто попрятались в оврагах. Задремали под сугробами огороды и сады. Под тяжестью белого толстого слоя перекосились плетни вокруг дворов. Хаты потонули в заносах по окна. В синих вечерних сумерках они призывно мигали теплыми огоньками в маленьких замерзших стеклах. Вдоль обезлюдевших улиц тонко вызванивали обмерзшими ветвями стройные тополя. Только под вечер улицы наполнялись поскрипыванием снега под ногами и смехом, с которым проносились веселые ватаги молодежи.