Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

Ирония исчезновения Хезер заключалась в том, что оно заставило меня сблизиться с мамой. У меня не было повода думать, что Хезер мертва, уж не говоря о том, что она была убита или что мама была к этому причастна, – все, что я видела, это мама, которая была очень расстроена тем, что дочь ушла из дома. Я видела ее плачущей и такой беспомощной, как еще никогда до этого, и это вызывало во мне чувства, которые я никогда до этого к ней не испытывала. Хотя я знала, что она была грубой и жестокой с Хезер и ничего не делала, чтобы остановить хищные сексуальные нападки папы, я думала, что таково ее искреннее сожаление о том, что случилось, и даже раскаяние в том, что она не справилась с ролью матери. Мне было жаль ее.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я начала воспринимать ее скорее как один взрослый человек воспринимает другого, а не как ребенок воспринимает своего родителя. Мне кажется, что это случается и в других взаимоотношениях между мамой и дочерью, особенно если мать в несчастливом браке. Она начала доверяться мне. И хотя – по очевидным причинам – среди того, о чем она со мной откровенничала, никогда не было честного объяснения, почему Хезер больше нет с нами дома, этой искренности было достаточно, чтобы установить новый уровень отношений между нами.

Примерно в это время она призналась мне, что годами страдает от депрессии; я и сама подозревала об этом, но никогда не думала, насколько все серьезно. Она думала, что эту болезнь она унаследовала от своей матери Дейзи, которая очень сильно страдала и годами лечилась от депрессии разными способами. Один из них назывался ЭКТ, или электроконвульсивная терапия: к голове пациента подключаются электроды, и через его мозг проходит электрический ток. Мама рассказала, что ее мать Дейзи лечилась этим способом, когда была беременна ей. Это звучало для меня как настоящее варварство. Я не знаю, насколько это правда могло быть, но начала представлять, что эта травматичная процедура могла повредить маме, пока та находилась в утробе своей матери. Возможно ли это? Не знаю.

Иногда я начинала представлять, какой мама была в детстве, особенно когда она вдруг достала свой старый фотоальбом. Это был один из больших и красивых переплетенных альбомов черного цвета – каждое фото в нем вставлялось в пластиковую защитную пленку. Некоторые фотографии были сняты на пляже в Девоне рядом с деревней, где она росла. Она была красивым ребенком. У нее было невинное выражение лица, но кроме того, и кое-что еще – какая-то грусть в глазах. Похожее ощущение у меня возникает сейчас, когда я рассматриваю фотографии Хезер. Как будто она хочет, чтобы люди поняли, что происходит что-то неправильное, будто она взывает к людям, чтобы кто-то вмешался и забрал ее оттуда в безопасное место. Это был взгляд – хотя мне потребовалось довольно много времени, чтобы это понять, – жертвы плохого обращения в семье.

На фотографиях мама была одета в типичную девичью одежду, почти кукольного вида – совершенно не похожую на ту, которую мама заставляла носить меня, – с этими мальчишечьими одеждой и обувью, как будто мама хотела скрыть мою женственность. Она предпочитала одеваться как ребенок, даже когда стала уже женщиной средних лет. Она носила платья-сарафаны, гольфы и вязаные жилеты. Нельзя было представить себе больший контраст с тем дешевым, вызывающим и пошлым бельем, которое она носила, работая проституткой. У нее должны были быть причины так одеваться в обычной жизни. Как будто она никогда не хотела забывать о своем детстве.

В альбоме были фотографии и маминых родителей. Я часто расспрашивала маму про них. Поначалу она не хотела говорить, но, после того как Хезер «исчезла», она стала относиться ко мне больше как к подруге, чем к дочери, и рассказала мне то, о чем я до этого не знала. Она призналась, что ее мать Дейзи была одержима чистотой. В какой-то мере это же было и у мамы. Хотя она никогда особо не старалась содержать дом в чистоте, она терпеть не могла микробов и грязь и пользовалась отбеливателем при любой возможности. Она не могла выносить даже вида грязи на ее одежде или одежде детей и часто ее стирала. Это было постоянной темой для ссор с папой, которому было совершенно плевать на то, насколько грязные его вещи или он сам. Он часто шутил, что принимает ванну только раз в год.

Но, по словам мамы, Дейзи довела эту одержимость чистотой до совершенно нечеловеческих размеров. Она отбеливала и оттирала дом без передышки, как будто старалась избавиться от любого возможного загрязнения, она постоянно беспокоилась о том, что мама и ее братья с сестрами подцепят микробов. Настолько, что старалась удерживать детей в доме любым возможным способом. В конце концов ее невроз и беспокойство достигли такого масштаба, что довели ее до нервного истощения.

Маминого отца, Билла, обязали о ней заботиться. Он затаил на эту ситуацию горькую обиду и ненавидел сидеть взаперти в крохотном муниципальном доме с душевнобольной женой и несколькими маленькими детьми. Он терпеть не мог все психиатрические проблемы Дейзи, а они только ухудшались.