Любовь

Большинству людей неведома страсть настолько сильная, настолько ранняя. Но если такая страсть их посетила, они о ней потом вспоминают с улыбкой и отмахиваются от нее, как от юношеской влюбленности, которая со временем – и вовремя – остывает. Да и трудно думать о ней как-то иначе, когда начинается настоящая жизнь и предлагает тебе список других людей и рой других мыслей. И если имя тебе дала тема тринадцатой главы Первого послания к Коринфянам

[63]

, то естественно сделать ее своим призванием. Никогда не знаешь, кого или когда она поразит и надолго ли хватит ее силы. Одно правда – она позволяет за собой наблюдать, если ты можешь позволить себе на нее смотреть. Хид и Кристин были из тех детей, которые не могут забрать свою любовь назад или поставить ее на прикол. Когда такое случается – расставание ранит глубоко, до самой кости. А коли их разрыв произошел насильно, да еще в результате кражи, да еще с кровью, пролитой ребенком ради его же блага, тогда это может исковеркать душу. И если, ко всему прочему, их вынудили ненавидеть друг друга – такой разрыв способен убить жизнь еще до того, как эта жизнь начнет расцветать. Я обвиняю Мэй за ненависть, которую она в них зародила, но я вынуждена и возложить вину на мистера Коузи за кражу.

Интересно, как бы он отнесся к юной Джуниор? Он был, знаете ли, падок на бедствующих и бесшабашных женщин. Но это теперь – не тогда. Я даже представить не могу, на что способна нынешняя порода таких вот юных женщин. Стыд и срам. Возможно, окажись она в заботливых руках, под постоянным приглядом, – этого было бы довольно, если только не слишком поздно, и их сон – не более чем ожидание в засаде, медленно тлеющая горка пепла в матрасе. Этот пожар не потушить никаким сахаром в мире. Мистеру Коузи это лучше знать. Его можно назвать Плохим Добряком или Добрым Плохишом. В зависимости от того, что для вас важно – «что» или «почему». Для меня нет никакой разницы. Когда я вижу, как он с выражением праведника наказывает Хид, а тем временем его потухшие глаза косятся на Кристин, мне кажется, что Дурак-таки победил. Потом я слышу его смех и вспоминаю, с какой нежностью он держал на руках Джулию и катал ее по волнам, его щедрый кошелек, его пальцы, ерошащие волосы сына… Мне плевать, что вы думаете. Он не был отмечен печатью ни добродетели, ни зла. Это был самый обычный человек, с душой, раздираемой, как и у всех нас, гневом и любовью.

Мне пришлось его остановить. Пришлось.