Любовь

Сэндлер даже спорить не стал: да, возможно, ему и впрямь почудился этот взгляд, но уж блеск в глазах – точно нет. Это совершенно точно. Хотя Вида ничего такого не заметила. Верным признаком, возразила она, может служить походка внука. Как бы там ни было, оба пришли к заключению, что Ромен с кем-то встречается, а может, даже и проводит время. Им нравились эти слова – «встречается», «проводит время», – которые подразумевали просто встречи, просто прогулки. А не страстное совокупление, после которого у мужчины и возникает этот самый взгляд, это недвусмысленное выражение, которое, по мнению Сэндлера, он и заметил на лице внука: это влажное сияние он сразу же безошибочно распознал. А насчет походки Вида права. У Ромена расправились плечи и появилась размашистая развалочка, сменившая его прежнюю привычку ходить сгорбившись, уткнув глаза в землю. Из всех обуревавших Сэндлера чувств: равнодушие, гордость, тревога, зависть, – его больше уязвляло последнее, отчего он даже попытался вызвать воспоминания о своей подростковой страсти, этого щита благополучия, выкованного сладким ощущением утомления после секса. Он вспомнил свое первое плавание по морю страсти (теперь оно не вызывало у него былой неловкости): это был неистовый шторм, который не сменился штилем, превратившись в привычное удовольствие. Первое знакомство Ромена с сексом тоже, наверное, стало столь же заветным, сколь и завидным, хотя тут все завершится какой-нибудь глупой выходкой или душевным страданием. Было бы нечестно пытаться сейчас сбить с мальчишки спесь, когда он только-только начал ощущать себя по-новому. Дед считал, что если сейчас задать внуку взбучку – пристыдить, но одновременно поделиться дельным советом, – это, скорее всего, отравит, а не оздоровит его будущие отношения с девушками. И Сэндлер просто наблюдал за новыми черточками в поведении Ромена: тот стал уделять больше внимания личной гигиене, мальчишеский гогот и хихиканье сменила всезнающая усмешка опытного мужчины, а в его интонациях, когда он разговаривал с Видой, появилась вежливая снисходительность. Больше всего деда радовало желание внука следить за своей кожей и отмеченная Видой уверенная пружинистость походки. И еще он с удовлетворением отметил, что Ромен перестал болтать ногой, сидя на стуле, и вечно хвататься за промежность – мерзкая привычка, которая сообщала окружающим скорее о «хочу», чем об «имею». Ну, пусть пораспускает хвост, думал Сэндлер. А иначе всю жизнь будет бегать за каждой юбкой. И в бесконечных поисках повторения своего первого опыта еще чего доброго повторит судьбу Билла Коузи, который массу времени потратил впустую, меняя одну за другой женщин, чьих имен он потом и вспомнить не мог, а взглядов стыдливо избегал. Кроме одной. Если не считать ее, признавался ему Коузи, он ни к кому никогда не был привязан. Его обожаемая первая жена считала увлечения мужа утомительными, а его ненасытность непотребной. И он выбрал себе роль, которую приписывали ему местные женщины, жены отдыхающих и вечно подвыпившие вокалистки, чьих «папиков» он никогда не брал на морские прогулки. Такая роль позволяла его страсти внезапно вспыхивать и затухать, и только свою жену он всегда исключал из списка приглашенных, а она и не возражала. Как выразился однажды Коузи, «когда котята спят, львы выходят охотиться на самок!»

– Вы ошибаетесь, – возразил Сэндлер. – Львы если с кем и спариваются, то на всю жизнь.

– Я тоже, – рассмеявшись, тихо заметил Коузи. – Я тоже.

Может, оно и так, думал Сэндлер, но это спаривание ничуть не изменило ставшие для Коузи привычными холостяцкие замашки, с которыми он после нескольких лет вольной жизни вдовца надеялся покончить, женившись на неопытной девчонке. Которую он мог бы вылепить по своему вкусу. И если бы все вышло по его плану, Коузи вполне мог бы снизить свою рыбацкую активность, ограничившись уловом, пойманным на свой крючок, а не кошелек. Сэндлер полюбил эти рыбалки. Правда, в его двадцать с небольшим ему не больно-то улыбалось приятельствовать со стариком, но коль скоро его собственный отец был очень далеко… Разумеется, беседы с Коузи мало походили на общение с родным отцом, но они быстро утратили первоначальную натянутость. Помнится, как-то, окунув ватный шарик в растопленный свиной жир, Сэндлер усмехнулся и заметил:

– Этому меня отец научил.

Коузи поглядел на наживку и спросил:

– У вас были хорошие отношения?

– Вполне.

– Он жив?

– Да. После смерти мамы уехал на север, сейчас живет у моей сестры. Старики легче уживаются с дочками. Теми проще манипулировать. – Он спохватился и поспешил сгладить неловкость, опасаясь, что его слова могли обидеть Коузи. – Я предлагал ему у нас остаться. То есть мы сейчас живем в его доме. Но он довольно-таки упрямый, хотя его можно понять.

– С отцами бывает непросто, – задумчиво произнес Коузи, вроде бы пропустив мимо ушей замечание о взаимоотношениях старых отцов и молодых дочерей.

– А у вас с отцом все было хорошо. Я слыхал, он оставил вам кучу денег. Это правда?

– Ну, ему же надо было их кому-то оставить.