Любовь

В незнакомом месте лечь можно на все что угодно – хоть на дощатый поддон для ящиков. Она настояла, чтобы он сел за руль, и у него вспотели ладони от возбуждения. Не от того, что он не умел водить, а потому, что ей нравилось ласкать его и отвлекать от дороги, а он с замиранием сердца старался держать руль ровно, чтобы не врезаться в дерево или не съехать в кювет, пока они оба давали волю рукам.

– Вы внутрь заходили? – спросил Сэндлер.

– Ага. Там было открыто.

Увидев двери с висячими замками и окна с непробиваемыми стеклами, Ромен так рассердился, что шарахнул кулаком по стеклу, – решимости ему добавила рука Джуниор, шалившая у него в кармане джинсов. Они думали, что там будет страшно: паутина под потолком, горы мусора по углам. Но нет, сверкающая при дневном свете кухня гостеприимно пригласила их полежать на столе, а потом и под ним, между ножек. Другие помещения, где царил полумрак, оказались не менее соблазнительными. Джуниор вела счет комнатам, в которые они попадали, предаваясь поцелуям и объятиям в каждой, от вестибюля до верхнего этажа.

– Ни за что не поверю, что там за все эти годы никого не было, – покачал головой Сэндлер. – Наверняка там «крысиное казино»[48].

– Ну, может, и так.

Никаких крыс там не было. Птицы были. Летали и чирикали под потолочными перекрытиями. И все пропахло вином.

– Я так понимаю, вам там никто не помешал?

– Не-а. То есть… Мы просто смотрели, дурачились, понимаешь?

– Послушай, кого ты хочешь обмануть!

– Нет, ну как… то есть…

– Парень, давай по-мужски…

Ромен разглядывал свои высокие кроссовки. Черные, с клевыми белыми шнурками.

– Хватит дурака валять. Давай-ка напрямик.

– Ладно. Ну, ей нравится… ей нравится… – Ромен почесал коленку.

– А тебе нет?

– Ох, ну ты же сам знаешь, как оно бывает…

– Что же там произошло?

– Ничего. То есть, правда, ничего. Мы там погуляли, все обсмотрели. Ничего особенного.

Если не считать чердака. Чтобы туда попасть, ему пришлось взгромоздиться на стул, дотянуться до цепочки, потянуть и, раскрыв складную лесенку, по ней залезть наверх.

– Нам нужны спички, – сказал он ей, – или фонарик.

– Нет, не нужны, – прошептала она. – Я люблю темноту.

Когда они туда влезли, раздался шелест крыльев и чириканье. Летучие мыши? Нет, крылышки, мелькнувшие сквозь сноп света, освещавший темный чердак снизу, оказались желтыми, и он чуть не воскликнул: «Ух ты, канарейки!» – и тут она притянула его к себе. А дальше началась игра в прятки, когда они прорывались сквозь заросли паутины, теряя и вновь находя друг друга в кромешной тьме, спотыкаясь, ударяясь головой о балки, падая, хватая друг дружку за ноги, шею, потом тесно обнявшись, оглашая тьму радостным хохотом и стонами удовольствия и боли. Птицы свиристели. Сверху на них с шумом валились картонные коробки, распахиваясь при ударе об пол. Половицы скрипели, а некоторые расщеплялись под их весом, и щепки впивались в нагие тела, чем только обостряли ощущения от игры и настраивали – вот уж чего он никак не ожидал – на серьезный лад.

– Ничего особенного, говоришь?

– Ну, дошло до такого… Я повел себя с ней грубо – наверное, ты бы так сказал. Понимаешь, о чем я?

Он толкнул – точнее, впечатал – ее в стену после того, как она крепко сжала в ладони его хозяйство – и когда он куснул ее за сосок, сильно куснул, она не заплакала, а радостно застонала. И потом все вмиг изменилось. Черное сменилось красным. Было такое ощущение, будто он смотрит на все как бы извне, и он ясно видел себя в темноте – свою потную, всю в синяках, кожу, свои сверкающие зубы и полуприкрытые глаза.

– И что ты сделал, Ромен? Давай выкладывай!

– Не я. Она.

– Ты можешь просто сказать, парень?

– Она любит, чтоб было грубо, вот и все. То есть ей нравится, когда делают больно.

Сэндлер затормозил перед перекрестком. И только потом осознал, что остановился на зеленый свет. Ромен отвернулся и глядел в окно, ожидая от деда какой-то реакции, какого-то заслуживающего доверие комментария, какого-то ответа взрослого на вопрос, запрятанный в его исповеди. Если дед усмехнется – это одно. Если упрекнет – совсем другое. А есть ли третий вариант? Свет на светофоре сменился.

– И что ты сам о ней думаешь?

Сэндлер медленно поехал на красный, делая вид, будто ищет нужный адрес.

– Чудачка она. Просто чума.